— Надо больше верить в победу, друг мой. Ты же корреспондент знаменитой берлинской газеты. Если поживешь здесь, сможешь лично увидеть, как доблестные войска фюрера вступят в русскую столицу.
— Я для того и приехала. Мечтаю написать об этом книгу.
Мизенбах, не отвечая, выключил свет, подошел к окну и поднял штору. По окну заскользили неяркие лучи фар.
— Посмотри, какая колоссальная сила движется к нам, Эльза. Ты только посмотри.
— Солидно.
— Можешь начинать свою летопись, дорогая. Теперь уже не устоять русским. Против такой силы никто не устоит. На карту положено все. Все основные средства брошены сюда, под Москву. Теперь-то мы наверняка сломаем хребет русской армии… — Мизенбах опустил штору и включил свет. — Ну а что об англичанах и американцах слышно? Как они ведут себя?
Эльза пожала плечами:
— По-моему, так же, как и всегда. Тебе приходилось читать иностранные газеты после начала войны?
— Мне здесь не до газет.
— И все-таки ты напрасно не читаешь. В них много любопытного. В конце июня, к примеру, американский сенатор Трумэн, человек, который спит и видит себя на посту президента Соединенных Штатов, выступил в газете «Нью-Йорк тайме» с заявлением: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше…»
— Хитрая лиса! — со злостью сказал Мизенбах.
В комнату с охапкой дров вошел Бруннер, опустился возле голландской печи на корточки и разжег огонь в топке.
— Ах, скорее бы только это кончилось! Хочется как можно быстрее оказаться в Москве, увидеть этот город и всю страну побежденной, покоренной и засесть за книгу. Боже, неужели моя мечта осуществится когда-нибудь?
— Скорее всего, что Москву тебе не придется увидеть, Эльза, — понизив голос, сказал фон Мизенбах.
— Почему?
— Она будет уничтожена…
Бруннер, возившийся у печки, прислушался, украдкой взглянул на генерала: «Что он говорит?»
А генерал фон Мизенбах продолжал излагать свои мысли:
— Город будет окружен так, чтобы ни один русский солдат, ни один житель не мог его покинуть…
«А дети? Женщины?» — чуть не вырвалось у Бруннера. Он был бледен.
— Ни одно живое существо не должно ускользнуть из города. Мы обрушим на город тысячи тонн артиллерийских снарядов и авиационных бомб. Мы превратим Москву в руины, затопим водой. Такова воля фюрера.
Бруннер, потрясенный этими словами, стоял возле печки и, словно сумасшедший, непонимающими глазами смотрел на своего шефа и его гостью.
— Тебя что, паралич хватил, Бруннер? Что ты стоишь как истукан? Затопил печь?.. Ну и уходи, — сердито приказал Мизенбах.
Этот окрик привел Бруннера в себя. Вытянувшись перед генералом и щелкнув каблуками, он повернулся и медленно побрел к двери.
9
В длинном деревянном бараке было тесно и душно, В городе не хватало помещений, и потому сюда втиснули один из батальонов полка, который два дня назад прибыл на Восточный фронт из Дрездена. Двухъярусные нары тянулись вдоль обеих стен. На нижних и верхних нарах, вплотную прижавшись друг к другу, в одном нижнем белье спали солдаты. От грязных, давно не стиранных портянок, развешанных на веревках, и потного белья стоял такой запах, что солдату Курту Штольману, сидевшему у одной из железных печек, было не по себе.
«Черт меня дернул вернуться снова в это пекло. Лучше бы отрубил себе кисть руки, чем… Другие же ухитряются как-то, а я струсил, не решился, — горестно думал Курт. — И почему это я должен терпеть такие муки и, быть может, умереть здесь? Что мне за это, чин генерала дадут или министром сделают? Как был я простой сапожник, так и останусь им. Если, конечно, удастся живым вырваться отсюда».
Скрипнула дверь, в барак хлынул холодный воздух. Обернувшись к двери, Штольман увидел Бруннера.
— А, Бруннер! Проходи сюда, к печке! — обрадовался он.
— Ты что не спишь?
— Повышен в чине. Генерал-истопник. Сам Адольф, твой тезка, пожаловал мне этот высокий титул.
Бруннер невольно оглянулся: уж не услышал ли кто?
— Тише ты, Эйфелева башня! — (Курт был очень высокий и худой, за что и получил это прозвище.) — Знаешь, что может быть за такие слова?
— А что я сказал? Я, наоборот, с большим уважением…
— Ладно, хватит. Мне некогда слушать твою болтовню. У нас там праздничный ужин.