На следующее утро всех подняли по тревоге, но в горы не повели, объявили о проведении тактических занятий на местности. Надо было успокоить недоверчивых чеченцев, которые, в отличие от карачаевцев, что-то подозревали, о чем-то таком догадывались. До обеда бойцов гоняли по полю, заставляя то окапываться под огнем условного противника, то ходить в атаку на кукурузное поле. Когда до поля оставалось всего несколько метров, звучала команда «Отбой!» Обед был такой, что через полчаса несколько бойцов, в том числе Леша Просолька, полезли тырить яйца в стоящий на отшибе курятник, оказавшийся при ближайшем рассмотрении индюшатником, – и позорно бежали, поклеванные гадскими птицами и побитые камнями, пущенными им вслед хозяевами, что примчались на птичий гвалт.
Кому-то попали в плечо, а Лешу Просольку камень только чуть-чуть задел. Зато как! Прямо смазал по указательному пальцу правой руки. Как теперь стрелять по врагу, если палец сразу посинел и распух?
Бойцы бежали от чеченцев, как мальчишки от колхозных сторожей. Но теперь они имели личные счеты к врагам народа и жаждали реванша. Особенно Просолька, который вечером после чистки личного оружия еще долго тренировался новому нажатию на курок. Перебинтованный палец он прижимал к корпусу винтовки, а на курок жал средним пальцем. Так получалось даже понтово. Указательный словно указывал на цель, а средний подчинялся его командирскому приказу. И так воевать было можно, особенно с этими. К тому же они на карачаевцах тогда здорово натренировались.
Убегая, они не бросили трофеи – три здоровенных индюшачьих яйца – и перед отбоем варили их в котелке прямо на буржуйке. Когда Мотя Трофимов снимал котелок, к ним подошел командир полка. Бойцы вскочили и замерли по стойке «смирно».
Командир, взглянув на своих невзрачных бойцов, только рукой махнул и сказал:
– Потерпите, ребята. Недолго вам тут яйцами трясти. Быстренько выполним задание, и опять на фронт. Небось, соскучились по ста граммам фронтовых? Ребята, ребята…
В ночь на двадцать третье февраля их опять подняли по тревоге. Когда Леша Просолька выбежал вместе с остальными бойцами на улицу, то увидел совершенно белую долину, покрытые снегом брезентовые кузова грузовиков. Снег продолжал медленно спускаться на землю с невидимого ночного неба. Леша обрадовался снегу, радостно оставил на нем несколько аккуратных отпечатков своих сапог.
– Разве это размерчик? – Мотя Трофимов подтолкнул его к машине, а сам топнул по снегу своим сапогом. – Гляди, маломерок! Вот печать советского солдата! Сорок пятый! До Берлина дотяпаем и там эту печать поставим. Вот так, желторотый…
В машине он немного смягчился, больно ткнул Лешу локтем под ребро и примирительно сказал:
– Ничего, Персоль, пока до Берлина дойдешь, вырастешь.
Потом их вели в гору в обход аула. Леша несколько раз падал, но не от усталости, просто спотыкался. В лесу, где снега было немного пореже, солдат построили, разбили попарно. Каждую пару прикрепили к энкавэдэшному офицеру. А пару Моти Трофимова и Леши Просольки придали полному штатскому в темном пальто и кепке. Потом их командир полка о чем-то спорил с молодым капитаном, похожим на какого-то киноартиста. Молодой капитан махнул рукой и один пошел в сторону аула.
Не было его около получаса. Все также мягко падал снег, и как Леша ни втягивал тонкую шею, верткая снежинка нет-нет, да и попадала за воротник. Наконец, заскрипел снег, и из темноты показалась фигура в шинели.
– Вы ответите, капитан, за возможный срыв операции! – сказал ему командир Лешиного полка.
– Отвечу, отвечу, проваливай, – устало отмахнулся тот…
– Ты, здоровый, останешься у дверей. Смотри в оба! А ты, паренек, пойдешь со мной в дом. Тоже смотри! Но особенно не суйся, – распорядился штатский.
Леше так понравилось, что работник органов берет с собой его, а не здорового Мотю, что, когда прозвучала команда и разбитый на маленькие группы полк двинулся вниз по склону к темному, засыпаемому снегом аулу, он все старался обогнать Трофимова и шагать рядышком с шустрым толстячком в кепке.
– Не так активно, солдат, – штатскому пришлось осадить его, когда Просолька, споткнувшись, чуть не огрел его винтовкой, – не на комсомольском собрании и не с девкой на сеновале.
Этим сравнением штатский тоже очень понравился Леше, и он подумал, что обязательно пойдет служить в НКВД. Но вспомнил, что четыре месяца жил с мамой в Харькове на оккупированной немцами территории. Он погрустнел, но тут же решил, что геройски проявит себя в этой операции, и веселый толстяк в штатском даст ему хорошую рекомендацию. Все в его руках, только бы проклятый палец не подвел.