– Пошли, – сказал Чурбан, беря меня под руку. Я не знала, куда мы идем, но мне это не нравилось. Я уже столкнулась здесь с насилием, несправедливостью и домогательством. Чего еще мне было ожидать?
Они открыли решетку, и мы перешли в другую часть коридора. У одной из дверей собралась группа охранников.
Они заглядывали внутрь. Комментировали.
Пытки. Они хотели сломить меня. Так должно было случиться. Это было очевидно.
Мы остановились у этой двери. Открыли ее и пригласили войти. Я посмотрела на них. Они улыбались как-то неискренне.
– Прошу, – сказал Чурбан.
– Не хочу, – ответила я. – Не пойду. Я ничего дурного не сделала. Это было непреднамеренно. Я увлеклась. Только один раз. Больше проблем со мной не будет.
Потный мужчина в серой куртке схватил меня за руку.
– Вы должны, – процедил он сквозь зубы. – Это важно. Скоро все закончится.
– Садисты! – завопила я. – Дегенераты!
– Пошла… В смысле входите, Вильконьская, – горячился потный мужик в сером пиджаке. – Ну, давайте!
Они втолкнули меня внутрь. Может быть, не слишком жестко для таких крупных мужчин, но все же. Насилие есть насилие, и не нужно обманывать себя и называть это как-то иначе. Один невинный толчок. Прощенный, забытый, замалчиваемый. Потом еще один, посильнее, и не успеешь оглянуться, как однажды очнешься в реанимации, и полицейский тебя спросит: «Как это произошло?» – но единственное, что в тот момент ему можно ответить, будет: «Не знаю как, но точно по моей вине».
Как только я оказалась внутри, они оставили меня и вернулись в коридор. Я огляделась. Именно этого я и боялась – такого тесного, уродливого, мерзкого места. Все было ужасно. Даже если учесть, что мне нередко приходилось бывать в весьма бюджетных заведениях. Было так ужасно, как я себе представляла, или даже еще хуже.
Помещение было слишком большим, без признаков уюта и лишенным всякой возможности уединиться. Ряд широких окон. Неизвестно зачем. Огромный, но совершенно плоский телевизор. Такой, который никто не сможет даже включить, не говоря уже о том, чтобы переключать каналы. Четыре широкие койки с покрывалами и подушками. Они такие большие, чтобы их приходилось застилать дольше. Еще люстры, ковры, картины, шкаф с книгами и играми, столики, шкафчики, комоды. Непонятно зачем и для кого. А на них вазочки, полные еды. Из радиоприемника доносилась заунывная мелодия, а от воздуха кружилась голова.
Три койки занимали опрятно одетые женщины. Они производили приятное впечатление. Сразу стало ясно, что здесь что-то не так.
Не раздумывая, я бросилась к свободной койке и закричала:
– Моя!
Захватив кусок территории, я огляделась в поисках провизии. Посмотрела на вазочки. Что за дела? Одни фрукты! Я посчитала. У одной из женщин в вазочке было на один апельсин больше.
Как раз в это время кто-то появился в дверях. Группа элегантно одетых женщин и мужчин со значками с эмблемами ЕС. Чурбан, потный малый в сером пиджаке и остальные стояли за их спинами, бледные и напряженные.
– It’s our basic, – объяснял потный малый в сером пиджаке. – Small but fair.
– Oh, no, – возразила чернокожая женщина в темно-синем костюме. – That’s nice, very nice!
– Yes, – вторил высокий светловолосый бородач. – Very well, very well.
Чернокожая женщина тепло улыбнулась мне. Я удивилась. Давно никто не проявлял ко мне хоть какой-то доброжелательности. Это был мой шанс. Возможно, последний. Если где и существует справедливость, так это в европейской колыбели цивилизации. Там я должна была искать понимания и помощи. Какой только народ на нас не нападал, никто не помогал нам, или помогал, но слишком поздно или недостаточно, все перевирали нашу историю или наши фамилии. Так что они были в долгу передо мной.
Я двинулась к двери, но на моем пути встала вазочка с лишним апельсином. Я хотела равнодушно пройти мимо нее. Хотела сделать вид, что не замечаю, что это меня не касается, не волнует. Но я не смогла. Было понятно, что если остался лишний апельсин, то его следует разделить на всех, но раз уж я хотела бороться за справедливость на международной арене, то должна была уметь бороться за справедливость и на местном уровне. Начать с малых, казалось бы, неважных вещей.
– Oh, she wants to say something, – произнесла чернокожая женщина в темно-синем костюме, указывая на меня.
– Let her speak, – с интересом добавил высокий светловолосый бородач.
Мне хотелось сказать что-то умное, громкое, чтобы тронуть их сердца, но вместо этого я просто схватила этот лишний апельсин и закричала:
– Ха! Мой!
В этот момент милые на первый взгляд женщины обнажили свою истинную алчную натуру. Набросились на меня как звери. Первой, словно леопард, прыгнула предыдущая обладательница сверхнормового апельсина. И тут все закрутилось. Остальные тоже перестали притворяться милыми и дружелюбными и присоединились к потасовке из-за одного несчастного апельсина. Началась настоящая драка.