Мне было немного неприятно, что отец больше работает с Фроловым, а я отошел на второй план и едва вообще не выпал из их теплой компании, но дело — прежде всего. Если меня не пытаются направить в какое-то определенное русло, значит, я все делаю правильно.
— Как там вообще, в Москве?
— Бурлит страна, — с каким-то непонятным восхищением сказал отец. — Настоящий Вавилон. Помнишь, раньше капиталисты-иностранцы бывали в Москве только во время фестивалей да киноконкурсов? Теперь не протолкнуться от англоговорящей публики. Все гостиницы забиты — даже мне места не нашлось. Кого только не встретишь! В Госплане спускаюсь по лестнице, а навстречу мне знаешь кто идет?
— Санта Клаус?
— Точно, в самое яблочко! Самый настоящий Санта Клаус! — рассмеялся отец. — Алан Гринспен[37]! Живой и здоровый. Ну вокруг, конечно, помощники всякие. Рядом Мэтлок вышагивает. А следом за ними — Абалкин под ручку с Бальцеровичем.
— Бальцеровичем? — фамилия польского министра финансов была мне знакома, но его появление в Москве выглядело странным.
— Он, он, — подтвердил отец. — Ему в Варшаве с последствиями «большого взрыва»[38] разбираться бы, а он в Москве — Абалкина лапает!
Пока я метался в поисках крупиц информации, в Москве действие развивалось как в хорошо отрепетированном спектакле. Депутатский корпус, две недели назад проявивший себя как беспокойный улей, повинующийся, однако, любой команде Президиума, склонный к полному соглашательству с «линией партии и Михаила Сергеевича», вдруг заартачился и отказался следовать предложениям Политбюро. Зашел пространный разговор разговор об отмене конституционного положения о «направляющей роли компартии», о лишении привилегий партийных и советских чиновников, о передачи власти Советам. На трибуне мелькали люди из каких-то новомодных фракций, течений, зачатков партий. Многие всерьез полагали, что если опять все отнять у коммунистов и поделить между гражданами — все разом станет волшебно. Другие, напротив, предлагали начать закручивание гаек, побольше судить и расстреливать — цеховиков, коррумпированных чиновников, воров и «вредителей». Спектр мнений о том «как обустроить Россию» оказался очень широким.
Однажды на трибуну выбралась какая-то старая перечница, принявшаяся вещать какую-то кровожадную ахинею о том, что «всех коммуняк» нужно вывести в чистое поле, поставить к стенке и расстрелять, а потом повесить — дама была освистана из зала и едва увернулась от тяжелого ботинка, прилетевшего с первых рядов заседающих депутатов.
Кто-то зачитывал в микрофон «Обращение Александра Исаевича Солженицина» и хлопали ему народные избранники ничуть не жиже, чем две недели назад товарищу Горбачеву, кто-то поднимал вопрос о российской самобытности, кто-то настаивал на самоопределении всех наций, вплоть до малых народностей, в принципе не имеющих возможности обладать хоть какой-то государственностью. Киношники клянчили деньги, плакались о неблагодарном зрителе, бюрократизированной системе Госкино и жаловались на жизнь вообще, ученые просили просто не мешать и расширить финансирование, партийные бонзы желали придержать коней, всесторонне обсудить происходящие в обществе процессы и на следующем Пленуме ЦК принять проработанную со всех сторон программу. Молодежь требовала жилья, а заслуженные пенсионеры — приличных пенсий, в том числе и для колхозников, чья базовая пенсия в двадцать три рубля могла помочь только дешево удавиться. Западники-либералы кивали на опыт «развитых стран», упуская из виду трехсотлетнюю историю колоний, а представители патриотических направлений требовали вспомнить деяния Столыпина, Витте и Канкрина. Смешнее выглядели западники: не зная ничего о предмете, который они рекомендовали как образец для подражания, видя только поверхностные признаки сытости, они с пеной у рта отстаивали чужие ценности. Я представил себе, как бы это выглядело в реальной жизни.
Приходит колхозник домой и заявляет жене:
— Маруська, с этого дня будем жить как городские! У них знаешь как хорошо в городе? О-го-го! Квартиры чистенькие, водопровод, отхожее место в тепле. Все друг другу говорят «будьте любезны, пожалуйста, всего доброго». А у нас? Тьфу! Надоело! Сейчас ты пойдешь у Глафиры кудри сделаешь и ногти длинные, а я стану сигары курить, в кресле-качалке качаться и газеты читать. Заживем!
— А как же я стану корову доить с длинными ногтями?
— А корову забьем — ни к чему она нам, городским! Мы ж теперь городские! Мясо продадим и купим прицеп к мотоциклу «Урал» — будем оказывать селу транспортные услуги.
37
Гринспен, уже будучи в должности Председателя ФРС, бывал в Москве несколько раз в период горбачевской перестройки — 1987–1991 гг. Читал лекции по рыночной экономике перед высшим партактивом, перезнакомился со всеми реформаторами — от Геращенко и Ситаряна из Госплана до Гайдара и Немцова, для всех них стал добрым феем.