– Н-да, – огорченно сказал Фроленко, – поди докажи, что эти кадры я отснял не в низовьях Волги…
– А земная ось? – один из летчиков пожал плечами. – Разве это не кадр?
Фроленко взглянул на разводье – и дрожащими руками навел объектив на нерпу, которая высунула из воды свою любопытную морду в той самой заветной точке! И хотя «земная ось» быстро исчезла, кадр действительно получился необыкновенный.
Киношники слабо застонали.
– К сожалению, – добавил Морозов, – эта пленка была утеряна. Так что ловите момент.
Подхватив тему, Генералов рассказал о своем коллеге, который снимал фильм у берегов Африки на рыболовном траулере. В штилевую погоду оператор вытащил на палубу всю свою аппаратуру и приготовился к съемке. Раздалась команда: «Вира трал!», камера застрекотала, и в этот момент неожиданный порыв ветра сильно качнул траулер. О дальнейшей судьбе аппаратуры могли бы многое поведать глубоководные рыбы.
Туюров рассказал о том, как его группа снимала отлов тигров в уссурийской тайге. Правда, тигры придерживались другого мнения: им казалось, что это именно они отлавливают охотников. В конце концов один полосатый хищник пошел на компромисс и дал себя отловить – наверняка из тщеславия: все-таки не каждому тигру выпадет честь играть главную роль в документальном фильме.
Ребята мне понравились: крепкие, обветренные, уверенные в себе – настоящие кинобродяги. Генералов объехал полмира, он снимал Париж, Сахару, южные острова и таиландских женщин, которых отныне считает красивейшими в мире (я читал очерк одного таиландского писателя, который убежден, что самые прекрасные женщины живут в Неаполе; американцы специально приезжают в Швецию жениться, а Стендаль считал, что нет никого прекраснее яванок. Все это подтверждает тезис, что самые красивые женщины живут там, где нас нет).
В два часа ночи в дверь постучали.
– Тут писатель, которому на полюс?
– Тут! – заорал я чужим голосом.
– Тогда побыстрее, внизу ждет автобус.
Я мгновенно натянул пудовые штаны, сунул ноги в унты, Набросил на плечи шубу и скатился вниз по лестнице.
Пурга утихла. С полосы доносился рев: бортмеханик гонял моторы самолета, на котором я буду пересекать Ледовитый океан.
ДОРОГА НА ПОЛЮС
Перед самым вылетом я познакомился еще об одной стороной киноискусства.
– Эх, дубинушка… – взывал Генералов.
– Ухнем! – лихо подхватывали Туюров и Куляко. – Она, зеленая… – уговаривал Генералов. – Сама пойдет! – поднатужившись, соглашались Туюров и Куляко.
И «дубинушка» – полтонны ящиков, коробок, батарей, камер и штативов – «ухала» на борт.
– Ничего не забыли? – вытирая вспотевший лоб, спрашивал Генералов.
– Вроде ничего…
– А чемодан?
– Ч-черт… Кажется, все.
– А рюкзак?
– Тьфу!
Отныне на время погрузок и выгрузок Дмитрий Николаевич и я включались в штат киногруппы на общественных началах и теперь на без гордости считаем, что в будущем хроникальном шедевре есть частица и нашего труда. Я сообщаю это на тот случай, если в титрах фильма по чьему-либо недосмотру не окажется наших фамилий. Но даже и тогда я окажусь в чистом выигрыше, поскольку избавился от одного заблуждения. Раньше я представлял себе деятеля кино как вдумчивого интеллигента с нервным, выразительным лицом и голубыми глазами, устремленные ми в неведомый ракурс. Теперь я знаю, что такого интеллигента к съемкам картины нельзя подпускать и на пушечный выстрел. Кино может делать лишь здоровый малый, с широченными плечами и удостоверением грузчика первого класса, поскольку сметой грузчик нe предусмотрен. Конечно, бухгалтерия могла бы доверить директору картины Туюрову две-три безотчетные десятки на оплату грузчиков в аэропортах, но это уж из области умозрительной фантастики. Прежде чем заплатить рубль грузчику, Туюров обязан был выявить всю его подноготную: фамилию, имя, отчество, номер паспорта, где, когда и кем выдан этот документ, где и когда прописан обладатель оного и прочие совершенно необходимые бухгалтерии данные. Ну какой уважающий себя грузчик станет за рубль выворачиваться наизнанку? Вот и приходится киношникам таскать тяжеленные ящики и коробки на своих натруженных спинах.
Внутри самолет ИЛ-14, специально оборудованный для полета на дрейфующие станции, выглядел необычно. Значительную часть грузового отсека занимали два желтых бака с горючим: на льдинах бензоколонок нет. Запасное горючее съедает большую часть грузоподъемности: кроме багажа киношников и нас самих, на борт погрузили только несколько ящиков с продуктами.
– Теперь понимаете, почему мы без особого энтузиазма возим на полюс корреспондентов? – спросил Морозов. – Ведь вместо, скажем, вас мы могли бы взять на борт два ящика с консервами или, простите за изысканное сравнение, тушу барана. Она по крайней мере съедобная, чего мы еще не знаем о ваших будущих материалах. Кстати, мимо вас проходит великолепный материал, а вы его не замечаете.
Мы сидели в единственном на борту помещении, кое-как приспособленном для пассажиров: между грузовым отсеком и пилотской рубкой образовалась этакая комнатушка, служащая одновременно кухней, столовой и пассажирским салоном. На электрической плите закипал чайник и грелась в кастрюле вода. У плиты орудовал весьма массивный пожилой толстяк со звездочкой Героя на куртке. Методом исключения я сделал вывод, что он и является тем материалом, которого я не замечаю. Морозов кивнул.
– Иван Максимович Коротаев, бортмеханик, – сказал он. – Сейчас будет угощать нас чаем и сосисками. Мы с ним познакомились давненько, килограммов с пятьдесят назад. Правда, Ваня?
Бортмеханик, ворча, бросил в кастрюлю связку сосисок.
– Это было в начале тридцатых годов, – вспоминал Морозов, – когда Ваня был стройный и худой, как оглобля, да и я, пожалуй, выглядел несколько эффектнее. Мы летали тогда на Дальнем Востоке на ТБ-3 – машинах, которые развивали чуть ли не вторую космическую скорость…
– Да, километров сто пятьдесят в час, – подтвердил Коротаев, разливая чай в кружки.
– И вот однажды, – продолжал Морозов, – в полете отказал двигатель. Скверная ситуация могла закончиться проникновенными речами товарищей и снятием такого-то экипажа со всех видов довольствия. Тогда Ваня Коротаев вылез на плоскость, осмотрел двигатель и устранил неисправность. И после нашего возвращения не было в городе девушки, которая отказалась бы пойти со скромным героем на вечеринку. Тем более что он был награжден весьма в те годы дефицитной вещью…
– Патефоном с пластинками, – уточнил Коротаев. – А ты, Дима, после тех учений тоже ходил гоголем, даже на танцплощадке без планшета не появлялся.
– Именная полевая сумка от наркома товарища Ворошилова, – согласился Морозов. – давненько это было, а, Иван Максимович?
Мы летим над ледяным панцирем океана, стремительно несемся вверх по кривой земного шара. Мы делаем пять километров в минуту – столько, сколько Роберт Пири и Георгий Седов не проходили за иные сутки. Я смотрю на льды – голубые, белые, окаймленные торосами, чернеющие разводьями, вспоминаю людей, бравших с боя каждый метр ледяного безмолвия, обмороженных, до предела усталых, без связи с землей, сильных только силой духа, и таким прогулочным, лишенным всякой романтики вдруг мне кажется мой полет. Подвиг только тогда подвиг, когда он совершен в борьбе, когда для его свершения человек отдает все, что у него есть. Вдвойне велик подвиг первооткрывателей – они не знали, что их ждет, они шли в неизвестность: Скотт и Амундсен, Седов и Нан– сен, Магеллан и Дежнев, папанинцы и Гагарин. Они устанавливали мировые рекор– ды мужества и силы духа – все последователи только их повторяли. Слава пов– торившим, но в веках остаются первооткрыватели. Быть может, здесь есть нес– праведливость: тому, кто повторил, иной раз было труднее, чем первому, но дорогу проложил первый. И вечная слава тому, кто проложил дорогу!