Лицо Кирилла в этот момент побледнело. Тот, подобно переживал это обстоятельство сам, было готов был потерять сознание, но ограничился лишь тем, что изобразил шокированную гримасу, что не могла бы не напугать ни одно неподготовленное лицо
Владимир хотел было спросить, в порядке ли он, когда его брат, завопив от смеха, и, покраснев, кричал:
– Я заснял! – словно открывший Эльдорадо исследователь, вопил он счастливо. – Я заснял это!
Кирилл, опомнившись, посмотрел на своего брата с легким упреком, но, в конце концов, решивший не начинать лишних конфликтов, разлегся на своем сиденье настолько, насколько позволяли его длинные ноги.
После награждения студентов следовало торжественное окончание мероприятия, и хотя и было оно своего рода примечательным, в нем больше не было ничего такого, что могло бы привлечь внимание публики, как это громкое падение.
Владимир же не обращал внимание на происходящее на сцене, его мысли, казалось бы, донимала совершенное иная проблема, может быть, обстоятельство, и лишь когда Кирилл дернул его за плечо, предупреждая, что им пора двигаться в кампус колледжа, он направился к выходу.
Глава вторая, или же его печальное письмо
Безумный день! Единственное описание, на которое был способен Владимир. Он второпях поднимался по короткой лестнице, и, взойдя на второй этаж, вышел в, казалось бы, бесконечный коридор дверей. Хотя он и не стремился исследовать их все, его путь лежал в абсолютном отдалении от лестничной клетки. Медленным бегом, или же быстрым шагом он направился по левую сторону направления коридора. Длинное пальто, что достигало почти до его колен, волочилось в темпе его шага, а черные берцы в своей неимоверной тяжести отдавали громкий отзвук по мягковатому полу этажа. Он был абсолютно взбудоражен, в некоторой мере шокирован. Его лицо, вновь приобретшее краски после недавней бледности, издавало инициативность и готовность смешивающуюся в усталости и, в конце концов, выражающуюся в желание и немедленную его исполнительность отойти ко сну. Наконец опешив, приостановив свое рвение, что всегда была свойственна молодой крови, он пошел медленным шагом, перебарывая в себе скорейшее желание дойти до точки своего назначения и боязнью потревожить отошедших ко сну в комнатах, что он миновал. В конце концов второе превознеслось над первым, и тот, обретя полное спокойствие, и, казалось бы, в определенной степени победив свою расторопность и спешность, приобрел более смирную походку с ослабленными чертами лица. Наконец, добравшись до последней двери в коридоре, после которой был лишь тупик, в стене которого зияло окно, он повернулся к нею лицом. Дверь, что не была примечательной, была сделана из дуба, а на ее вершине знаменовалась табличка с примечательным номером – 205.
Владимир уверенно достал из кармана своего пальто единственный ключ, и, просунув его в замочную скважину двери, удачно отпер ее. Грубо дернув и не менее строго закрыв ее, тот, вдохнув полные легкие воздуха, мгновенно выдохнул его с чувством полного облегчения. Упершись руками на свои колени, его взор был направлен на пол, но, когда тот, почувствовав уверенность закончить свой день, наконец поднялся, встав смирно, будто бы принимая торжественного гостя, и осмотрел ее.
Ничем не примечательная маленькая комната общежития, уже обжитая двумя ее постояльцами, имела один огромный шкаф с уже развешенными вешалками с одеждой внутри; стол, что был прислонен к нему впритык с прилегающим к нему стулом, двумя кроватями, что стояли параллельно друг другу, и двумя комодами, что стояли впритык к кроватям. Володя, приоткрыв дверцу шкафа, достал свободную вешалку, и спокойно повесив на него свое пальто, разулся. Порядочно сложив их близь двери, он, нисколько не задумываясь, подошел к столу, и моментально отодвинув прилегающий к нему деревянный стул, сел на него. Снарядившись ручкой и несколькими листами бумаги, тот, казалось бы, принялся писать.
В одно мгновение лицо Владимира озарила глубокая задумчивость. Он то решительно подносил ручку к бумаге, и, в тоже мгновение ее молниеносно отрывал, то наоборот, желая подняться со стула, в нерешительности возвращался к листу, но, как и любой процесс, его мысли пришли к завершению, что в результате вывело Владимира из нерешительного состояния прямиком в ту стадию решительности, которую в точности можно было бы назвать наглостью.