Чернов следом проделал тот же трюк, но рука ничего не ощутила, пустой из тумана вынырнула.
— Не хо-о-очешь по-настоящему, — протянул Кормчий. — Как же ты летал?… Ох, давит тебя твое прагматичное «я», просто плющит по-черному… На, бери. — Протянул Чернову такой же бокал, вытащил зубами пробку, чуть торчащую из горлышка (а мог бы и штопор захотеть, злорадно подумал Чернов), разлил темно-вишневое, тягучее, даже липкое на взгляд и на взгляд же прохладное.
Поднял бокал вполне по-земному.
— Ну, будем… — тоже по-земному.
— Будем, — согласился Чернов.
Чокнулись. Выпили. Все угадано: тягучее, обволакивающее, прохладное. Во рту осталось внятное, чуть сладковатое, цветочное послевкусие. Не чета — гананским.
— А ты сам-то с Земли? — спросил Чернов.
— Откуда же еще? — удивился Кормчий. — Дурацкие вопросы задаешь, Бегун. Мы, вечные, все — с Земли, все — от одной матушки. Только жизнь у нас разная, время у нас по-разному капает, мир по-всякому устроен. Впрочем, вполне допускаю, что в одном смертном воплощении ты живешь в этом пространстве-времени — ПВ, как ты говоришь, — а в другом попадаешь совсем в иное, в мое теперешнее, например. Или в то, где Младенец. Или в то, где мир поделен надвое… А я, допустим, — к тебе в Москву… Мы все — солдаты, Бегун. Солдаты Сущего: Зрячие, Кормчие, Зодчие, Избранные — те, что в Вечности, и даже Псы… Есть еще и другие… Ну и ты, Бегун-на-все-времена.
— А Кормчих, выходит, много?
— Хватает…
— А какие еще? Другие?
— Зачем тебе? Как там у вас: меньше знаешь — лучше спишь…
— Зачем мне?… Вопрос и вправду зряшный… Тогда другой: зачем все это Сущему?
Кормчий молча разлил вино по бокалам, окунул бутылку в туман. Пил без тоста на сей раз, медленно, крохотными глотками. Не спешил отвечать на главный вопрос Чернова… Впрочем, нет: был у Чернова еще один, тоже главный: как ВСЕ устроено? Но понимал: хрен кто ответит, даже если знает…
— В общем, ты спросил то, что спросил, — скучно сказал Кормчий, — а что спросил, то и узнай. Заметь, я не говорю: пойми, но только — узнай.
— Есть разница?
— Есть. Ты знаешь, как на твоем телеэкране появляется… ну, например, трансляция футбольного матча в реальном времени? Не отвечай — знаешь. Но понимаешь ли не умозрительно, а буквально — зримо? Наверняка — нет… А как бежит ток по проводам? А звук без проводов?… Это копеечные примеры — из твоего быта. А есть и общие для всей бесконечности миров. Вот самый первый: что такое бесконечность? Знания о ней — абсолютны. Понимание — относительно… Я могу множить примеры, но к чему? Вот что ты должен для себя точно уяснить, так это простую истину: надо понять, что ты ничего не понимаешь.
— «Я знаю только то, что ничего не знаю», — задумчиво проговорил Чернов.
— Цитируешь классика? Он прав по форме, но ошибался по сути: он знал, но до глубинного понимания не мог дойти… Кстати, его ученый коллега спустя столетия остроумно заметил о тоже весьма остроумном принципе неопределенности Гейзенберга: «Неужели Бог играет в кости?» — Не помню. — Чернов и верно не помнил, хотя цитатку где-то слыхал.
— Не помнишь — не надо. Главное, что сказавший ухватил Истину за самый краешек, а это уже немало для смертного.
— А ты сам знаешь Истину? — тихо спросил Чернов, и все в его голосе было: и надежда, и зависть, и отчаяние.
— Истину не знает никто, кроме Сущего, — утешил его Кормчий. — Это я о смертных. А вечные… — Он задумался. Потом все же уверенно подвел итог: — Тоже никто! Догадываются — да. Опыт, частые выходы в Вечность, узнавание все новых и новых вариаций Реальности… Кстати, Бегун, если говорить об опыте и о выходах в Вечность, о вариациях, так ты среди нас — один из самых знающих. Подчеркну: не понимающих, а знающих. Потому что ты вообще — один.
— Один из… — все-таки сверлил защиту Кормчего, все-таки пытался вытянуть из него еще краешек Истины.
— Есть знающие много больше тебя, и число их велико в Вечности, но испытавших больше — нет.
— К чему мне это знание о знании, извини за дурацкую формулировку, если я, каждый раз попадая в Вечность, как бы заново рождаюсь — как младенец с чистой памятью. И второе: даже если б я что-то помнил, истинного понимания-то нет, ты прав, к сожалению. И, похоже, не предвидится. По крохотному краешку Истины нельзя судить о том, какая она… Одна умная женщина у нас в России написала о море… ты знаешь, что такое море?… ага, знаешь… но вот эти слова: «Мне только самый край его подола концами пальцев тронуть довелось». Как точно сказано, да? Разве она представляет себе, какое оно на самом деле — море?… Так и я… Бог играет в кости, говоришь?… Я пошел дальше того ученого, Кормчий. Я предполагал многие игры. Но не думаю, что Истина — в игре. Ты противопоставил два глагола: «знать» и «понимать». Я продолжу. Есть у нас поговорка: человек предполагает, а Бог располагает. Тоже, видишь ли, неравноценные понятия… Поэтому, что бы я ни предположил, ухватив пальцами свой краешек Истины, все будет зыбким и скорее всего неверным.
Кормчий слазил пальцами в туман, который по-прежнему стоял (или висел, или стелился…) в тех же параметрах, и достал сигару. Спросил Чернова:
— Будешь?
— Не курю, — машинально ответил Чернов.
— А я курю, — сообщил Кормчий. Щелкнул пальцами, как добрый джинн Омар Юсуф ибн Хоттаб из великой книги детства Чернова, высек огонь, прикурил, вкусно набрал в рот дым, пополоскал им там, выпустил, добавил чуток туману. — Ты вот что… — сказал, точно как тренер Чернова, когда тот бегал за сборную. Не вешай нос: все не так плохо, как тебе снится, — ну, прямо те же слова, что и у тренера! — Начнем с памяти. Ты же не станешь утверждать, будто в смертной жизни ты — некий Иван, ничего не помнящий?… Не станешь. Твоей земной памяти любой позавидует. И ведь завидуют, верно?… Но заслуга в том не папина и не мамина. Накопление памяти в Вечном идет постепенно, а у Бегуна — еще и скачкообразно, от Пути к Пути. Это, понятно, — в Вечности. А в твоем случае это накопление прорвалось и в смертное воплощение. Как сие понимать? Я бы понял как сигнал. О чем сигнал? Не знаю, как объяснить… Ну, о твоей большей готовности, что ли… Как плод зреет…
— К чему готовности?
— К прорыву в Знание.
— То есть я созрел, так?
— Не знаю, Бегун. Это не моя компетенция… — Он поднял палец вверх, пошевелил им, описывая, вероятно, некий круг посвященных в тайну Бегуна — там, наверху. — Я уже объяснил тебе, что ты все в нынешнем Пути вспоминал сам. Ты многое вспомнил и это многое и разрозненное сумел увязать в одно. Твой краешек, конечно же, мал, но он и вправду — край Истины. А из малого складывается целое, рано или поздно, но складывается. Это серьезно. Бегун, поверь мне: я все же Кормчий. У тебя впереди — Вечность…