Когда в «Великобритании» за столиками было полно студентов, это наверняка означало, что в данную минуту на кафедрах находятся малоинтересные профессора. То ли дело, когда лекции читали историк Грановский или кумир будущих юристов правовед Редкий. Тут уж «Великобритания» пустела!
Россия еще задыхалась под гнетом реакции, охватившей все стороны жизни после казни декабристов. Николай I усиленно насаждал охранительную теорию, которую выразил триединой формулой министр просвещения граф Уваров: «православие, самодержавие, народность». Передовые люди России ее не принимали. Однако добровольные защитники этой официальной самодержавной «народности» сыскались и в Московском университете — ими стали историк Погодин и его друг — профессор словесности Шевырев.
«Кто мы? Когда мы? Откуда мы? Где мы? И что мы?» — такие вопросы ставил Погодин в своих лекциях, но слушать его почти никто не хотел, как, впрочем, и Шевырева, который в отличие от грубоватого Погодина распространялся о литературе певуче-изысканным стилем, многословно, но малосодержательно — записывать его было легко: за час набиралось существенных мыслей едва ли на полстранички. Зато любил Шевырев к месту и не к месту цитировать итальянских поэтов, хвалясь произношением чужого языка. И при всей своей слащавой изысканности становился остервенело злым, едва речь касалась русских писателей-реалистов. Небольшого росточка, тщедушный, с каким-то смешным квадратным брюшком, он свирепо нападал на Гоголя, ставя его ниже третьесортных бездарных сочинителей.
— Ай, Моська, знать она сильна! — смеялся Ушинский, и товарищи поддерживали его — им Шевырев так же не нравился, как и Погодин.
Конечно, студенты были тоже разные. Отпрыски родовитых дворян, щеголявшие французским языком, мундирами с треуголками и белыми перчатками, болтали лишь о балах да рысаках. Были они надменно-спесивы со своими ровесниками-разночинцами. А иные из будущих юристов проявляли лакейское угодничество перед влиятельными профессорами — раболепно записывали лекции, лишенные всякой научной ценности, из подхалимства делали визиты будущим экзаменаторам.
Ушинский смеялся как над великосветскими львами, так и над верноподданными холуями. Из среды аристократов он выделял одного лишь князя Владимира Черкасского. Черкасский был человек целеустремленный, эрудированный, учился с большой серьезностью. Он и закончил университет первым кандидатом, Ушинский занял второе место.
Аристократы редко посещали трактир «Великобритания». Они для себя облюбовали более дорогую кофейную Печкина. «Великобритания» же была центром студентов-демократов. В их кругу Константин Ушинский стал пользоваться авторитетом с первых дней университетской жизни. Товарищей поражала его удивительная память. Он легко запоминал даты, формулы, цифры. В разТоворе, скажем, он мог свободно перечислить все горные вершины Центральной Европы, с указанием их высоты над уровнем моря. Но при таком цепком внимании к деталям Константин обладал способностью быстро схватывать самое главное в теме, которую развивал профессор. Нередко после лекции товарищи окружали его:
— Послушай, дружище, разъясни-ка ты нам попонятнее про эти самые нибуровские идеи, о которых толковал сейчас с кафедры декан!..
Он выглядел хрупким юношей, с тонкими чертами красивого бледного лица, изящно-стройный, подчеркнуто спокойный. Правда, в спорах он сильно горячился, но потом сам от этого страдал, давая себе твердый зарок быть более сдержанным.
…— Ушинский! — В переполненную «Великобританию» ворвался однокурсник, всегда очень подвижный, рыжеватый Юлий Рехневский. Размахивая какой-то бумажкой, он издали закричал, пробираясь между столиками: — Два билета в Малый! Идешь?
Малый театр с его знаменитыми актерами Щепкиным и Мочаловым привлекал Константина. Скудные средства, получаемые от отца, не позволяли посещать спектакли часто. Жить приходилось скромно, дополняя бюджет частными уроками. И в комнате, которую Константин занимал, он фактически проводил только ночь. Остальное же время суток бывал либо в университете, в библиотеке, либо ходил давать уроки, обедал и ужинал в «Великобритании». Однако от театра никогда не отказывался. Однажды в Москву из Новгород-Северского приехал Костин дядя. Он тоже собрался сходить в театр, но вынужден был срочно уехать. И неиспользованный билет оставил племяннику. Константин повертел нежданный подарок в руках: роскошно! Разве не праздник — посидеть в партере? Только не лучше ли продлить этот праздник, не соблазняясь роскошным рядом? И, подняв билет над головой, Константин объявил в аудитории:
— Кто желает встретиться с великим трагиком на близком расстоянии?
Желающий из более обеспеченных студентов тут же нашелся. А Константин, не теряя времени, направился в кассу театра и приобрел сразу несколько дешевых билетов — пусть на галерке, зато побывает в театре неоднократно.
Не отказался он от предложения Рехневского и на этот раз.
А в театре увидел Александра Островского и Алексея Писемского. Эти студенты-однокурсники разделяли его увлеченность сценой. Будущий драматург Островский учился с Ушинским на юридическом факультете, но после второго курса оставил университет, занялся литературным трудом. А Писемский, хотя и был на физико-математическом факультете, сблизился с Ушинским тоже благодаря любви к искусству. Писемский и сам пробовал силы в литературе. Вообще в кругу друзей Ушинского литературные интересы занимали большое место. В Москве в 1842 году даже вышел сборник студенческих произведений «Подземные ключи». В нем напечатал стихи начинающий поэт Полонский, который учился вместе с Ушинским. Под литерами «В. А.» скрыл свое авторство и князь Черкасский.
Константин Ушинский стихов не писал. Но однажды он взялся за перо и накатал трагедию! Огромную, пятиактную. Вдохновила его на это игра Мочалова. Лихорадочно водя пером по бумаге, Константин представлял, конечно, в главной роли любимого актера. Он вообразил, что осчастливит Мочалова, предложив ему свою пьесу для представления в день бенефиса. И, едва поставив последнюю точку, схватил свежеиспеченную рукопись и ринулся из дому: немедленно лично прочесть свое необыкновенное творение трагику!
Он шел по улице бодро, уверенно, не задумываясь, что и как будет дальше. Но когда позвонил у входа, парадная дверь распахнулась и возник пред ним знаменитый хозяин, Константин застыл, не в силах произнести ни слова. Всю самоуверенность как рукой сняло. По-домашнему, в халате, стоял великий Мочалов и вроде бы казался ниже ростом, чем на сцене…
— Что вам угодно, сударь? — уже который раз повторял артист, с недоумением разглядывая незваного молодого гостя.
И голос этот! Голос, который способен выразить все оттенки страданий — громовой рокот отчаянья короля Лира, прерывистые крики бешенства Отелло, тихий шепот негодования Гамлета.
— Я к вам, позвольте, — проговорил Ушинский.
Он не помнил, как объяснил цель своего прихода и как оказался в гостиной, на краешке стула, с развернутой рукописью, а Мочалов, усевшись поудобнее в кресле, приготовился слушать.
Ушинский начал читать, захлебываясь словами, стараясь каждого героя изобразить интонацией. Мочалов терпеливо прослушал два акта, потом прервал юного автора и без обиняков заявил, что, к сожалению, все написанное никуда не годится. Ушинский расстроился. И ушел обескураженный. Но, пережив неудачу, он потом искренне смеялся над собой, рассказывая Юлию Рехневскому, как отважился мучить Мочалова своим глупейшим графоманским опусом, в котором не оставил к концу в живых ни одного героя — всех уничтожил насильственной смертью.
Литературные и театральные увлечения в студенческие годы были, однако, для Ушинского не главными. Со всем пылом юности он отдавал себя философии, истории и естественным наукам. Вместе со всеми студентами-юристами он высоко ценил профессора государственного права Редкина. Петр Григорьевич Редкин, будучи в Германии, слушал самого Гегеля. Страстным пропагандистом гегелевского учения он и сделался, вернувшись в Россию. Человек доброй души и благородных побуждений, он искренно верил, будто наука и цивилизация помогут людям обрести счастье. Эти мысли он высказывал с кафедры вдохновенно, лекции его зачастую превращались в пламенные импровизации. Слушать их собирались не только юристы, но и медики и математики — многие из них даже переходили на юридический ради профессора Редкина.