великодушного возлюбленного отбросить меня в сторону. В страхе я открыла глаза
и, охваченная ужасом, увидела, что лорд Эссекс и лорд Арлингтон нацелили
клинки в грудь один другому. Почему в эту гибельную минуту мой слабый,
колеблющийся разум не покинул меня? Увы, никогда более ясно я не
ощущала муку и ужас. Мне показалось, что крик, который я издала, должен стать
для меня последним, но, видя, что его недостаточно ни чтобы убить меня, ни
чтобы помешать кровавому поединку, я вскочила и стремительно бросилась
между клинками. Шпага мужа пронзила мне плечо, а его более искусный
противник ранил и обезоружил его. Приученная ко всяческим несчастьям,
кроме этого, я смотрела на струящуюся кровь с испугом, до сей поры мне
неведомым, и, испытывая от потери крови слабость, не сомневалась, что
приближается миг, которого я так часто желала. Я объявила, что умираю.
Потом, подняв глаза на бледного, неподвижного, как статуя, Эссекса, который,
опершись на обе шпаги, в безмолвном страдании склонялся надо мной, я
просила его восстановить мое доброе имя и обратилась ко Всемогущему с
мольбой принять мою безвинную душу и увенчать его дни честью и счастьем, коим
я одна была помехой. Затем, повернувшись к несчастному глупцу, с чьей
струящейся кровью смешивалась моя, я угасающим голосом подтвердила свою
невиновность, прося и его простить меня. Однако мне уже недостало сил
принять его прощение. Чрезвычайная слабость слила воедино предметы, до того
столь различные, и я перестала испытывать нежность к возлюбленному и
страх перед мужем.
Когда на смену после обморочной истоме ко мне вернулось
сознание, я увидела, что лежу в своей постели, куда, как я
поняла, меня перенесли по распоряжению лорда Арлингтона, как
только остановили кровь, текущую из раны. Его рана оказалась
столь незначительной, что не давала повода для опасений. В
нетерпении я просила позвать ко мне леди Пемброк, как вдруг с
невыразимым гневом и изумлением узнала, что перед ней
закрылись двери, когда во имя дружбы она пришла, даже рискуя
встретить недоброжелательный прием. Казалось бы, даже
лорду Арлингтону должен был внушать уважение безупречный
характер этой восхитительной женщины, но, не дав себе труда выяснить
истинные обстоятельства непредвиденной встречи, прерванной столь ужасным
образом, он, придавал ей самый низменный смысл, отнесся к двум
благороднейшим и высокочтимым людям королевства как к пособникам, если не главным
участникам заговора против его чести. Та кровь, что еще оставалась в моих
жилах, словно обратилась в желчь при этой мысли. Я подстерегала момент,
чтобы сорвать свои повязки, и, презрительно обрекая себя безвременной
гибели, старалась забыть о тех, чьи благородные сердца этот безрассудный
поступок поразит горем. Творец, в чьей справедливости я таким образом
усомнилась, в милосердии своем не отвернулся от меня — мое опасное состояние
было своевременно обнаружено внимательными слугами, которые были
привязаны ко мне несравненно более своего хозяина и не жалели сил, чтобы
продлить мою жизнь, тогда как он, быть может, желал, чтобы она оборвалась.
При тяжелом состоянии рассудка, побудившем меня к этому отчаянному
решению, поступок мой принес печальную пользу: поскольку урон оказался
нанесен лишь моему здоровью, разум не пострадал.
Прошло много месяцев, прежде чем мне достало сил пройти из одного
конца комнаты в другой, прежде чем я собралась с духом задать вопрос. За
это памятное время я собрала все оставшиеся силы и, поставив свою совесть
арбитром между собой и лордом Арлингтоном, определила и утвердила
права обоих. Даже собственным сердцем убеждаемая в неосмотрительности
своего поведения, я не удивлялась, что он принял мою ошибку за вину, и,
чувствуя себя в состоянии судить беспристрастно, привела ему все объяснения и
все мыслимые доказательства своей невиновности. Но лорд Арлингтон был
рабом своих страстей и капризов и, не обладая достаточной душевной
твердостью, чтобы выработать суждение и придерживаться его, из года в год с
неодолимым упрямством цеплялся за впечатление первой минуты. С тех пор он
неизменно обращался со мной как с хитрой и лживой женщиной, чье