давних пор владело замком, где сама злоба едва ли стала бы искать и уж
конечно никогда не нашла бы нас; здесь, как заверил он Эссекса, мы могли бы
жить в мире и спокойствии до самого их возвращения в Ирландию. Я
понимала все преимущество этого плана, для осуществления которого добрый Саут-
гемптон жертвовал обществом своей милой жены, дабы оказать достойный
прием возлюбленной друга, и приняла его с большой готовностью в надежде
на то, что, если хлопотливые осведомители о поступках лорда Эссекса и
упомянут обо мне, это расставание успокоит ревность Елизаветы, которой, как я
хорошо знала, легче было примириться с потерей армии, чем утратить сердце
Эссекса.
Хотя Эссекс не знал, как найти для меня безопасный приют в Ирландии,
он с великой неохотой согласился на мой отъезд оттуда; но, видя, как упорно
я отстаиваю план лорда Саутгемптона, он смирился с тем, что я вновь надела
мужское платье, сам выбрал корабль, капитан которого был ему предан, и
приказал снарядить более легкое судно для себя.
В то утро, на которое было назначено отплытие, душа моя содрогалась от
такого горестного предчувствия, что лишь усилием воли, призвав на помощь
мои нравственные принципы, могла я смириться с тем, чтобы Эссекс
поступил сообразно своим. Накануне я настояла на том, чтобы он отплыл в тот же
час, что и мы, и тем успокоил мой страх перед этим свирепым варваром —
Тайроном. Когда он вошел ко мне в комнату, чтобы сопроводить меня на
корабль, дрожь сердца передалась моим губам, которые силились и не могли
выговорить ни слова. Он уговаривал, он умолял меня не падать духом; с
видом искренности он уверял меня, что его дух окрылен самыми светлыми
надеждами, что всегда его гордостью и радостью было заслуженно носить те
отличия, которыми щедро награждала его королева, и что, какие бы замыслы
ни связывал он с тем временем, когда Господь призовет ее к себе, никогда не
сможет он хотя бы неблагодарностью, не говоря уже об измене, сократить
дни той, что увенчала его почетом.
— Не сомневайтесь, любовь моя, — заключил он, — я верну себе все былое
влияние, и когда мы встретимся снова, то более уже не расстанемся никогда.
Дурное предчувствие коснулось меня при этих словах. Мне почудилось,
что и голос его звучит неубедительно — только ли почудилось? Увы, все
мрачные фантазии, какие воображение способно явить любящему сердцу,
завладели мною. Но так как пытаться оказать на него хоть малейшее влияние в столь
решительный момент означало бы взять на себя ответственность за его
будущее, я противопоставила непокорной страсти все чувства, облагораживающие
душу, и мужественно предоставила Эссексу следовать велению долга.
Мы покинули порт одновременно — он направлялся в сторону берега,
ближнего к Ирландии, я — на север Англии. По взаимному уговору мы оба
оставались на палубе, душой устремленные друг к другу, пока даль не скрыла
любимый облик, а корабль не слился с образом, столь дорогим моему сердцу,
потом он уменьшился, превратившись в дальнее облачко, облако сжалось в
точку, точка растаяла... Я упала на постель и дала волю слезам, которые сдер-
живала до той минуты. Я молила Всевышнего оградить от опасностей того,
кто был им так высоко вознесен.
Из сострадания Эссекс дал согласие на то, чтобы мы взяли с собой тяжело
раненного старого офицера. Мучительное недомогание, вызванное
разбушевавшейся стихией, привело к тому, что раны его открылись, и нам пришлось
повернуть назад и высадить его в порту, иначе он поплатился бы жизнью за
наше благополучие. Эта непредвиденная задержка сделалась причиной
бедствия — столь же длительного, сколь и прискорбного.
Мы отплыли вторично по беспокойному морю, сравниться с которым
могла лишь буря, сотрясавшая мою душу; на следующий день сходство это еще
усилилось. Разразился ужасный шторм, а мы были одинаково далеки от
любого порта. Воющий, яростный ветер раз за разом своевольно швырял
накренившийся корабль в глубокие провалы, а бурные вспененные волны вновь
кидали его вверх с той же свирепой силой. Ужас происходящего оглушил нас; в
закрытой каюте, где мы находились вместе со своими служанками, под топот
ног и крики матросов, оглушительный треск и скрежет обшивки корабля,
яростный рев рассвирепевшей стихии, самая гибель, приближавшаяся с