привлекало множество нежеланных посетителей, и, чтобы избавиться от них,
хозяин сдал его внаем под мануфактуры, а сам разместился в отдаленном
покое. Огорчение, вызванное такими разительными переменами, усилилось,
когда я поняла, как, должно быть, трудно будет добиться разрешения
посетить замок, и, даже если такое разрешение будет получено, мы не знали,
обитаема ли сейчас та единственная комната, в которой я желала остановиться.
Леди Арундел, как всегда предусмотрительная, посоветовала мне сделать
вид, что единственная цель моего визита — это желание откупить назад
замок, и как только я окажусь в комнате, где находятся тайники, изобразить
приступ болезни, настолько жестокой, что переносить меня в другое место
показалось бы опасным; ей же предоставить, с помощью безграничной
щедрости, примирить владельца со столь беспокойным вторжением. Лишь с
помощью такой хитрости могла я надеяться достичь желаемого, а мой
болезненный вид, как я полагала, вполне соответствовал этому замыслу.
Мы отправились незамедлительно, чтобы, приехав к вечеру, иметь
основания просить о ночлеге. Душа моя отвращалась от хорошо знакомых картин, и
ей было одинаково мучительно видеть свежую зелень деревьев и
великолепное строение, ставшее для меня, увы, лишь прекрасным мавзолеем.
Смиренно попросила я разрешения проникнуть за ворота, которые прежде
распахивались настежь при моем появлении. Но — ах! — если снаружи здание и
казалось прежним, то какие странные изменения претерпело оно внутри! Толпа
усердных слуг в ливреях более не спешила навстречу при отдаленных звуках
охотничьего рога. Мне более не суждено было отдыхать в позолоченных
галереях, где картины услаждали взгляд, а прохлада овевала свежестью. Я не
могла более, даже в мечтах, узреть возлюбленного, благородного владельца
замка, чья изысканная любезность придавала особое очарование его
гостеприимному привету. Во всем произошли перемены, ранящие и оскорбляющие все
чувства. Множество прилежных работников трудилось в залах, где некогда
пировала Елизавета, и трудно было сейчас представить себе на этих
нечистых, покрытых трещинами стенах роскошные гобелены. Шум сотни ткацких
станков мгновенно поразил мой слух. На отдаленном озере, прежде
заполненном пышно убранными прогулочными лодками и отзывавшемся радостным
эхом на звуки веселья, теперь шла хлопотливая хозяйственная жизнь,
странная и удивительная.
События такого рода заставляют нас внезапно и мучительно осознать, как
стремительно надвигается возраст. Когда мы только еще пускаемся в
плавание, не замечая течения времени, поглощенные грозящей нам опасностью или
очарованные своими радостными ожиданиями, мы быстро несемся вперед,
почти не чувствуя своего продвижения, пока поток не прибьет нас вновь к
знакомому берегу. Увы! Так очевидны становятся плачевные перемены, слу-
чившиеся за столь короткое время, что мы стареем мгновенно и вновь
отдаемся на волю потока, готовые скорее разделять разрушение, чем наблюдать
его.
Среди немногочисленных слуг, оставленных скаредным владельцем
опустелого замка, оказался человек по имени Габриэль, тут же напомнивший мне
о себе. Я сразу признала его и вспомнила, что он был смотрителем наружных
строений. Мой объявленный титул, вдовий наряд, который я продолжала
носить, поразили сердце бедняги, согнутого почти до земли старостью,
болезнями и нищетой, когда же к этим обстоятельствам добавились воспоминания о
мирных и изобильных днях, которые он знавал на службе у хозяина,
неизменно щедрого к своим слугам, благодарность его обратилась в скорбь, и
несчастный старик, рыдая, припал к моим ногам. Это не оставило бы равнодушным
даже стороннего наблюдателя, и я была потрясена не менее старика. Тревога
быстро распространилась среди работающих и достигла сэра Хамфри Моур-
тона. Он нерешительно появился из своих покоев и, когда толпа работников
смиренно расступилась перед ним, издалека смерил меня взглядом, очевидно
теряясь в догадках относительно цели моего посещения. Мой кошелек все
еще был у меня в руках, а часть его содержимого — в руках тех, кто с
готовностью оказал мне помощь. По этой ли причине или потому, что усталая
утонченность моего облика привлекла его, — не знаю, но его изборожденное