лишилась их.
Прошло всего лишь несколько утомительно однообразных дней, и мои
надежды угасли, я пала духом. Увы, разум мой не обладал более живой
пылкостью и неистощимым запасом молодости — расцвет его миновал, пыл угас.
Печальная правда жизни рассеяла яркие грезы воображения. Все доступные
человеку блага настолько утратили ценность в моих глазах, что свобода
сделалась самой существенной частью моего небольшого достояния. Я не могла
более полагаться на счастливый случай и сразу поникла под грузом
печальной уверенности. Мне не было отказано в книгах, но я напрасно склонялась
над ними: мысли мои по-прежнему устремлялись к утраченному благу
свободы и чувства, отвергая самого возвышенного автора, ловили звуки
небрежных шагов скучающего часового и песенки, что он насвистывал. Была ли моя
дочь более решительна, чем я, или только делала вид, оберегая меня от
отчаяния, — я не могла сказать с уверенностью, но в речах и манерах она была
неизменно спокойна. С помощью множества ласковых уловок и хитростей она
заставляла меня заниматься каким-нибудь рукоделием, пока она читает
вслух, или читать, пока она работает, не желая замечать моих печальных
раздумий, не видеть которых было невозможно. Я была благодарна судьбе за
эту оставленную мне радость. Открывая поутру глаза и видя ее перед собой, я
все еще могла благословить это утро. Каждую ночь я благодарила Бога за то,
что Его милостью она по-прежнему засыпает подле меня.
Прошло два томительных месяца в смутных и неопределенных планах.
Бессменный Дэнлоп, бдительный и учтивый, не подавал повода к жалобам и
был недоступен соблазну, но я заметила, что теперь, словно ограждая себя от
соблазна, он ни на миг не оставался наедине с нами.
Невозможность составить представление о наших часовых, пока они
отделены от нас двойными дверями, и опасность неудачи при попытке подкупить
кого-нибудь из них время от времени занимали мое внимание, но разум не
может навсегда приковаться к одной мысли или отдаленному, неясному плану.
В моем усталом мозгу внезапно, к великому моему облегчению, зародился
новый план. Хотя весна только еще наступила, погода стояла на редкость
прекрасная, и снисходительность в обращении с нами дала мне некоторую
надежду, что нам будет предоставлена хотя бы ограниченная возможность
совершать прогулки в каком-нибудь садике внутри крепостных стен. Таким
образом я могла бы изучить лица наших часовых и, если в ком-нибудь из них
замечу хоть искру человеческой доброты, найти способ показать ему какую-
нибудь драгоценность и тем дать понять, что готова щедро вознаградить его,
если он отважится оказать нам помощь. Моя хромота не препятствовала
хождению, хотя и лишала меня удовольствия от прогулки. Рассмотрев свой план
со всех сторон и не видя ничего, что мешало бы мне сделать попытку, я
решилась высказать свою просьбу. Прошло несколько тревожных дней, и я узнала,
что разрешение дано и на условиях, о которых можно было только мечтать.
Дэнлоп осведомил меня, что мы должны гулять порознь, чтобы остающаяся
несла ответственность за отсутствующую, которая может находиться в саду
не более часа и при этом ежеминутно должна быть у него на глазах.
Ограничения эти были очень умеренны, и я радостно приготовилась воспользоваться
полученным разрешением до того, как отважусь отправить дочь. Я была
уверена, что смогу, по крайней мере, выяснить, насколько высоки и прочны
стены и где расположен замок. Дэнлоп с двумя стражниками сопровождал меня.
Я кинула быстрый взгляд на часового в галерее, но его лицо не выражало ни
мысли, ни чувства, ни даже любопытства. Старомодная планировка
маленького садика и его запущенность ясно указывали на то, что обветшалое здание,
где мы помещались, служило только тюрьмой, каково бы ни было его
прошлое. Окружавшие его стены были полуразрушены и не очень высоки. Внизу
находился ров, по-видимому, сухой. С одной стороны террасы мне на
мгновение открылся угол башни, напоминающей Виндзорский замок, но я не
решилась произнести ни слова, дабы не вызывать подозрений, и вскоре вернулась
к себе, ни о чем не спрашивая. Вслед за мной на прогулку вышла дочь, и, так
как мы пользовались предоставленным нам послаблением всякий раз, как
нам позволяла погода, это, по моим наблюдениям, благотворно сказывалось