признание и клятвы принца Генриха. Я видела, как счастливы вы, я дала надежду на
счастье ему, и это на время заняло мой ум и возвысило душу, но в
одиночестве сердце мое вновь обращалось к предмету своей привязанности: Сомерсет
вновь являлся предо мною, и я находила отраду в слезах, застилающих
милый мне облик. Непонятным образом я стала часто находить в своей комнате
письма от него. Я не решалась спрашивать, как они там оказались, боясь
возбудить ваши подозрения. Увы, быть может, это и стало одной из тех паутин,
что сплетает любовь, пытаясь скрыть за ними свои ошибки! Я узнала, что его
неизменно извещают о всех наших планах; я понимала, что в его власти
разрушить их единым словом, и прониклась уважением к нему за то, что он
отваживается хранить молчание. Во время последней поездки короля по стране
Сомерсет, пользуясь отсутствием Генриха и зная о нашем обыкновении
принимать принца в садовом павильоне, а также о моей привычке проводить там
время в одиночестве, решил явиться туда и высказать мне свои признания. В
тот вечер, ожидая, когда взойдет луна, я дольше обычного оставалась в
павильоне. В слабом свете я увидела лишь смутные очертания его фигуры, но в
ту минуту всякий вошедший вызвал бы у меня ужас. Вскрикнув, я едва не
лишилась чувств, и лишь звук его голоса рассеял мой страх. Мое изумление,
быть может, радость и то мгновенное доверие, которое нам неизменно
внушает предмет нашей любви, несомненно придали ему уверенности. Я лишь тогда
осознала, что согласилась выслушать его, когда он пал передо мной на колени
в знак благодарности за это согласие. То, как он заявил о своей страсти,
заставило меня с опозданием понять, что я плохо скрывала собственные чувства.
Не знаю, долго ли я сумела бы скрывать их далее, если бы разговор наш не
был внезапно прерван появлением Генриха. Принц, к моему неописуемому
смятению, вошел в павильон. Мой голос привлек его туда, но, узнав голос
Сомерсета, он отступил в презрительном молчании. Граф хотел было
последовать за ним, но я схватила его за руку и удержала, а потом, упросив
поспешить к ожидающей его лодке, сама устремилась вслед за принцем. Генрих
сидел на скамье у террасы, но я, понимая, как необходимо в эту минуту
разделить их с графом, попросила принца проводить меня к дому. При свете луны
я разглядела потерянное выражение его лица, говорившее о глубоком
отчаянии. Он не произнес ни слова, и я не осмеливалась прервать его намеренное
молчание, однако расстаться, оставив его со столь двусмысленным
впечатлением, было невозможно, и я наконец сделала слабую попытку объясниться.
— Если бы вы могли опровергнуть свидетельства моих чувств, сударыня, —
вздохнув, тихо и с нежностью промолвил принц, — я, возможно, пожелал бы
выслушать вас, теперь же — пощадите меня, умоляю, не будем говорить о
столь ненавистном для меня предмете. Мне не в чем упрекнуть вас, разве что
в сдержанности, которая позволяла мне обманываться... Прощайте. Я
обещаю вам хранить молчание... Тот, кто некогда надеялся сделать вас
счастливой, почтет за низость разрушить ваше счастье. И лишь в одном, вероятно, я
должен предостеречь вас: ваш счастливый избранник женат. Не подумайте,
что я желаю извлечь для себя выгоду из этого известия: никогда более не
прошепчу я признания, склонившись к вашим ногам. О Мария, вы сразили меня!
В порыве любви и страдания он сжал мои руки, а потом кинулся прочь
через сад, скрывая рыдания, которые продолжали звучать в моих ушах,
пронзая мне сердце. Какую ночь провела я! Она была предвестницей столь многих
мучительных ночей! На следующий день я не вышла, когда принц в обычный
час посетил наш дом. Во все последующие встречи я не могла смотреть на
него без боли, унижения и мучительной скованности, хотя он не жалел усилий,
чтобы облегчить для меня свое присутствие. Во время его роковой болезни
как неумолимо сердце упрекало меня в том, что я если не вызвала, то
отягчила эту болезнь! Как жестоко моя несправедливость к его достоинствам была
наказана унизительным сознанием того, что Сомерсет осмелился обмануть
меня! Какие горячие мольбы возносила я за выздоровление Генриха! Какие
давала клятвы искупить свою ошибку всей жизнью, посвященной ему! Увы, я
была недостойна столь благородного возлюбленного, и Небеса призвали его