за этим. Когда я почувствовала, как разжались ее руки, мир исчез из глаз
моих, устремленных на прекрасное лицо той, что искала смерти на моей груди,
где некогда обрела жизнь. Охваченная неистовством дикаря, пронзительно
крича, я прижала ее к себе с нечеловеческой силой. Испуганные и
разъяренные солдаты, исчерпав все способы убеждения, попытались яростным усилием
оторвать меня от последнего, самого дорогого, единственного предмета моей
любви. Угрозы, мольбы, сила, хитрость были одинаково бесплодны — ничто не
могло убедить, ничто не могло заставить меня оторваться от нее. Наконец они
направили мне в грудь клинки и в изумлении увидели, что я не пытаюсь
отвести удар. Они, возможно, и закололи бы меня, но в эту минуту несколько
женщин, прислуживавших моей дочери, вбежали в комнату. Страх за
собственную безопасность вынудил солдат отказаться от дальнейших попыток
торопить и приневоливать меня. Они схватили служанок, чтобы ни одна из них не
смогла убежать, связали их и сами спаслись бегством. Ужасное спокойствие
сменило мое неистовое отчаяние; кровь, только что стремительными, жгучими
ручьями растекавшаяся по жилам, возвращалась бурным потоком к сердцу,
затопляя его. Черный туман поднимался к голове, заволакивая мысли. Мой
неподвижный, горестный взгляд не отрывался от бледного, бесконечно дорогого
лица, чей цветущий румянец еще недавно давал мне силы жить, и наконец я
перестала сознавать, что страдаю и существую.
* * *
Слишком редко приходя в себя, чтобы различать неясные фигуры,
снующие у моей постели, слишком безучастная ко всему, чтобы задавать вопросы,
я не отводила полога и не интересовалась, кто находится за ним. Лишь
неясные и приглушенные восклицания дали мне почувствовать опасность того
губительного огня, что полыхал в моих жилах... опасность, сказала я?.. Мне
следовало бы сказать — облегчение. В короткие промежутки между приступами
бреда я охотно погружалась в молчание под гнетом мрака и умственного
бессилия, оставляемого им. Внезапно я начала задыхаться, удары сердца стали
тихими и неверными, и мне показалось, что наступил миг, когда кончаются
все страдания и невзгоды. Моя усталая душа остановилась на пороге своей
тюрьмы, и я почувствовала, что одного слова довольно, чтобы освободить ее,
но у меня не было ни сил, ни желания произнести это слово, и, хотя я
заметила, что все занавеси вокруг постели были раздвинуты, чтобы открыть доступ
воздуху, я не поднимала дрожащих век, чтобы рассмотреть тех двух людей,
что тревожно склонились надо мной по обеим сторонам постели, держа меня
за руки, словно в ожидании последнего биения слабого пульса.
В эти мгновения затихающей борьбы и колебаний уходящей жизни
внезапно моего угасающего слуха коснулся голос столь мягкий, спокойный и
благостный, что жизнь еще помедлила, внимая ему. Я различила слова: «О
Господи Всемилостивый, с Кем обитают души праведных, обретшие совершенство,
когда покинули земную тюрьму свою, смиренно передаем душу этой рабы
Твоей, дорогой сестры нашей в руки Твои, в руки Создателя и милостивого
Спасителя нашего». Едва заметное усилие, которым я попыталась освободить
руки и воздеть их к небу, прервало молитву. Чувство, которому я не могла
противиться, заставило меня поднять затуманенный взгляд, и я узрела если
не ангела, то человека, подобного ангелу. У столика рядом с моей постелью
стоял коленопреклоненный священник, чьим почтенным сединам время
сообщило снежную белизну, но не затуманило прекрасных глаз, казалось,
отражавших божественность Того, кому он служит. Заботы и жизненный опыт
наложили отпечаток на безупречные черты его лица, в котором матовая
бледность и чистота добродетели в союзе с печалью и смирением сменила собою
цветущие краски юности, надежд и здоровья. Тихая, сладостная, хотя и
печальная радость разлилась во мне, говоря о том, что я достигла конца своего
земного существования. Женщина в достойном черном одеянии помогла
моему немощному почтенному утешителю подняться, подвела его к моей постели
и удалилась. Он обратился ко мне с необычайной добротой и мягкостью,
прося меня, поскольку милосердием Всемогущего ко мне вернулся рассудок, упо-
требить эту милость во благо и приготовить свою душу к тому, чтобы
предстать перед Ним. Благодарность побудила меня поднять руку, чтобы