прикоснуться к его дрожащей руке, сострадательно протянутой мне, но даже это
слабое движение напомнило мне о многочисленных отеках на моих руках
такой резкой болью, что я едва не лишилась чувств. Женщина в черном подала
мне обычный в таких случаях укрепляющий целебный настой и снова вышла.
Почтенный незнакомец вновь обратился ко мне, восхваляя Всемогущего за
возвращенное мне сознание. О, оно возвратилось, ибо воспоминание о том
ужасном событии, что сделало благом утрату рассудка и памяти, вернулось
вместе с ним, вызвав у меня отвращение к заботам, которым я могла быть
обязана лишь ненавистной руке, нанесшей мне сокрушительный удар.
— Вы, что пытаетесь дать утешение несчастной, — слабым голосом
промолвила я, — скажите сначала, чьей заботе обязана я этим утешением?
Мгновение он молчал, потом возвел наполненный добротой взгляд к небу
и, вняв совету своего Творца, ответил мне с твердостию, что имя его Де Вир и
что он домашний капеллан графа Сомерсета. Услышав ненавистный мне
титул, я закрыла глаза, словно тем могла изгнать воспоминание, и сделала ему
знак оставить меня.
— Опрометчивая, несчастная женщина, — отвечал он сурово, но с
нежностью, — религиозный долг не позволяет мне повиноваться вам. Пожелаете ли
вы унести в лучший мир гордость, страсти и предубеждения, которые
наполнили горечью, а может быть, и сократили ваши дни в этом мире? Дерзнете ли
вы предстать перед чистым источником добра, перед вашим великим и
славным Создателем с душой, еще не очищенной от добровольных заблуждений,
от человеческого несовершенства? Разве скоро не наступит конец вашим
страданиям? Отчего не хотите вы положить конец ненависти? Религия учит
забыть чужую вину и помнить лишь свою. Преклоните слух к правде — и я
открою ее вам, проявите терпение — и я пролью бальзам на глубокие раны
человеческих бед, уймите страсти — и я возвышу их, даже среди мучений
уходящей жизни, надеждами, которые исполнятся, ибо их опора — в бессмертии.
Казалось, сам Творец всего сущего говорит устами своего служителя.
— Вы не обращаетесь к неблагодарной, — слабо возразила я. — Я шла по
жизни в согласии с Господом, так же надеюсь я умереть, но вспоминать о
негодяе, который вверг меня в непосильную скорбь и тем привел к краю
могилы, вспоминать о нем с милосердием и спокойствием — выше моих
возможностей. Если вам ведомо нечто такое, что может смирить мое негодование,
будьте великодушны и откройте мне это; если нет — представьте моим мыслям
только те образы, что могут изгнать из них образ злодея, чьи преступления
вы не в силах передо мною оправдать, и не усугубляйте страдания, которых
даже вы не сможете облегчить.
— Это и есть мое единственное желание, сударыня, — ответил он. — Я не
стал бы испытывать глубины ваших ран, даже для того, чтобы исцелить их.
Если опыт страдания должен предшествовать чувству, поверьте, мой опыт
дает мне возможность сочувствовать вам. И все же я обязан примирить свой че-
ловеческий долг с долгом священника и, утешая несчастную, оправдать
невиновного, хотя все богатство мира не соблазнило бы меня укрывать вину.
Достанет ли у вас мужества выслушать письмо, данное мне в надежде на
нынешнюю возможность?
Я сдержала себя и дала ему знак читать.
«Какими словами, несчастнейшая и обездоленнейшая из женщин, может
жалкий безумец, разрушивший, сам того не сознавая, Ваш мир и покой, как и
свой собственный, смягчить гнев, который сама мысль писать Вам должна
вызвать? Увы, поверженный во прах горем, ужасом, отчаянием, всеми
мучительными чувствами (лишь вину я исключаю), он наказан страшнее, чем даже
злоба могла бы того пожелать.
Переполнив меру моих страданий, до меня дошло известие, что удар,
сгубивший самую дорогую надежду души моей, сокрушил Вашу жизнь, что даже
в беспамятстве и бреду Вы проклинаете меня и готовы унести в могилу
непримиримую ненависть. Если возвратившееся сознание даст Вам возможность
прочесть или выслушать эти искренние строки, продиктованные разбитым
сердцем, явите ему, сударыня, молю вас, позднюю милость оправдания. Во
имя незапятнанной души дорогого утраченного ангела, которого Вы
лишились из-за моей роковой любви, выслушайте, пожалейте и, если можете,
простите меня... Можете ли Вы хоть на миг поверить, что я посягнул на жизнь,