как прах моего супруга обрел место последнего упокоения, я в изумлении
взирала на судьбу свою. Часто, истомленная страданиями, думала я о том, чтобы
расстаться с жизнью, которая мне более не дорога, и спокойно последовать за
лучшей частью своей души. Увы! Нерожденное дитя, бывшее причиной всех
недавно грозивших мне опасностей, снова и снова призывало и побуждало
меня и далее сносить эти страдания. Да, драгоценное напоминание о моей
любви, единственное свидетельство былого счастья, последняя ветвь могучего
древа Дадли, со вздохом подумала я, мой долг — дать тебе мучительное благо
существования, мой долг — защитить доброе имя твоего благородного отца. Я
знаю тайную, гнусную политику Елизаветы и не сомневаюсь, что она избежит
малейшего осуждения, если только не появлюсь я, а я — разве предам я, о
Лейстер, тебя, живого или мертвого? Разве та, для которой ты всем
пожертвовал, допустит, чтобы твоя честь, твое богатство, твоя жизнь были бесследно
уничтожены, разве не предпримет она хоть малое усилие, чтобы спасти то из
них, что еще возможно спасти? Нет! И если мщение — это та малость, что ос-
талась у меня, я сберегу эту малость. Господи, не допусти сбыться жалким и
поспешным ожиданиям моей недостойной родственницы, помоги мне увезти
из этой неосвященной могилы благородные останки моего возлюбленного,
чтобы они поразили запоздалым раскаянием и безысходным стыдом
Елизавету, и тогда... О! Тогда позволь мне передать младенцу, чье движение я
чувствую в себе, ту жизнь, под бременем которой я не желаю более изнывать!
Чтобы осуществить вполне свой сложный замысел, я сочла совершенно
необходимым подавить, хотя бы отчасти, свои истинные чувства, и, повинуясь
требованиям притворства, от которого отвращалась душа моя, я выразила
желание свидеться с женщиной, бывшей в моих глазах, если не считать
Елизаветы, ужаснее всех живущих на земле людей. Эта просьба породила у
монахинь надежду на мое скорое обращение, и их обхождение со мной стало
немного сердечнее. Я узнала от них, что негодяи, лишившие дни мои покоя и
радости, объясняли произошедшее только несчастной случайностью и
утверждали, что не имели иных поручений, кроме как препроводить лорда
Лейстера в Англию; совершалось же это столь скрытно, что явно указывало
на отсутствие у них законных полномочий. Все происходило в такой глубокой
тайне, что и замысел и исполнение остались неизвестны стражам порядка.
Чтобы избежать огласки, тело лорда Лейстера было незамедлительно
перенесено во внешнюю усыпальницу при монастырской часовне, там
забальзамировано и приготовлено к отправке в Англию, вслед за королевским повелением,
которому эти люди, по-видимому, только и подчинялись. Драгоценности и
деньги, принадлежавшие и лорду Лейстеру, и мне, когда мы въезжали в
роковые для нас руанские ворота, казалось, исчезли вместе с ним; ничего не было
известно и о размещении тех сумм, о которых я упоминала, и я убедилась,
что из богатства, мне некогда обещанного, я унаследовала только вдовье
покрывало.
Так как я терпеливо сносила религиозные наставления и проповеди
монахинь, а также многочисленных монахов, объединивших усилия с ними, чтобы
добиться моего обращения, леди Мортимер через несколько дней согласилась
повидаться со мной, дабы самой судить о результатах их стараний. Эта
дерзкая женщина полагала, что своим визитом оказывает мне снисхождение, и
едва удостоила меня протянутой руки, от прикосновения которой я
содрогнулась. Не замечая моей бледности, моего состояния, моего монашеского
облачения, она спокойно беседовала с сестрами и монахами, а я продолжала лить
слезы, не остановимые никаким человеческим усилием. Спутник леди
Мортимер, в котором я угадала ее младшего сына, заговорил со мной языком
сочувствия. Чуждый религиозному фанатизму матери, он отзывался о моем
несчастии как о тяжелой трагедии, а о лорде Лейстере — как о человеке, чья
гибель достойна глубочайшей скорби, и был безутешен оттого, что,
задержавшись в пути, прибыл, к несчастью, слишком поздно, чтобы предложить нам
свою помощь. Говорил он по-английски. Его слова, тон, его английская речь
проникли мне в душу, и в ней зародилась слабая надежда, которая и помогла
мне вынести последовавший затем разговор. Леди Мортимер обратилась ко