«Плод, рожденный мною, есть солнце». Эти слова не давали покоя и Нате. Но в отличие от Тамаза она не искала им объяснения — солнце впитало ее в себя, выпило, высосало всю и она с наслаждением отдалась, подставила тело горячим губам.
То, что происходило тысячи лет тому назад, повторялось в эти мгновения. Божественный элемент искал темное лоно, а лоно поджидало огненное семя. Тоскующее семя и податливая зародышевая клетка — вечное мужское естество и вечная женственность. Всюду — в растении, в цветке, в звере. Семя божественно неистово, лоно поземному инертно. Семя исходит из самого себя и устремлено навстречу собственному движению, лоно же пребывает в ожидании, в покое. Оба начала и слепы, и зрячи. Око семени — похоть, око лона — прикосновение. Семя — пламенный порыв, лоно — осязание всеми чувствами. Солнце излучало, бросало семена. Земля обнажалась. Божественное совершалось.
Ната вся погрузилась в пламенное лоно солнца. Она была теперь нежнейшей мембраной, воспринимавшей тончайшие токи, зрившей без глаз, осязавшей без тела. Эта женщина уже не была одной из многих женщин, а была единственной, была олицетворением женского начала. Ее груди ощущали первородность. Все ее тело было влажной плазмой, готовой принять в себя божественный плод. Глаза затуманились, тело — само упоение.
Тамаз лежал, словно пораженный солнечным ударом. Вдруг женщина бросила взгляд на него. Он вздрогнул. Это был миг, подобный тому, когда микеланджеловскийАдам воспылал и когда к нему, изнеможденному, приблизилась рука божия. Тамаз взглянул на Нату и поразился. Он видел не ее глаза — это были чужие глаза, темные, жадные, неумолимые. Его вдруг охватил страх — показалось, что ее подменили. Испуганного, озадаченного, его вдруг осенило: в Нате ожил весь женский пол. Она была частью, осколком космического лона. Она была нечто большее, чем индивидуальное существо, и благодаря этому бессмертнее... Тамаз затрепетал. Только теперь он осознал, почему к его любви всегда была примешана бездонная печаль. Он, мужчина, был лишь семенем, одиноким, как зернышко, как крупинка; всего лишь личностью, и потому обречен. Женщина глубоко коренится в земном, вечном. Ей неведома мужская печаль, существо ее переполнено ожиданием, страстным желанием...
Женщина еще раз взглянула на мужчину. Тамаз зашатался — он вдруг увидел в ней амазонку, готовую с неистовым наслаждением обезглавить своего избранника... Трепет сильнее прежнего охватил мужчину... Он вдохнул последнюю тайну.
Мужчина, не отрываясь, смотрел на женщину. Она поднялась. Ее в дикой страсти раздутые ноздри вдыхали простор. Она была самкой, сжатой силой земли и земного дыхания. Мужчина ждал не шелохнувшись. Слова Найт «Плод, рожденный мною, есть солнце» не давали ему покоя. Как? Божественный луч попал в лоно, в женщину. Так начиналась божественная жуть, но Божественному пришлось жертвовать своей силой. Из тьмы зародился свет, лоно родило солнце. Змея не обольстила первых людей: «...в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло». Ева вкусила, Адам вкусил запретных плодов — и стало рождение и свершился божий промысел. Тайна творения озарила око. Не есть ли солнце это око? Тамаз вдруг впервые по-настоящему осознал, что грузинское слово, обозначающее «солнце», является производным от глагола «видеть». От этой мысли у него стало светло на душе: солнце теперь представлялось ему видением, видением вселенной — огненным плодом тайны творения. Да, женщина, первая женщина родила сей плод, это наполненное кровью сердце, это неповторимое солнце. Вот что означало откровение египетской богини. И Ната была теперь посвящена в эту тайну — в ее существе, словно огненный плод, пылало солнце.
Тамаз глядел из тени на солнечные просторы. Лучи солнца сверкали, как зерна, как семена. С дерева упал на землю широкий желтый лист с яркими прожилками. И лист этот тоже нес в себе лучи-зерна солнца.
В молчании рождалось предчувствие. Неподалеку вновь послышался плеск ручья. В его журчании проносились бесчисленные мгновения, в которые совершалось оплодотворение земли.
Тамаз стряхнул с себя оцепенение. Теперь он был лишь мужчиной — в микеланджеловском Адаме пробудилась неведомая сила. Смотрел на солнце и чувствовал себя его частицей. Растворился в нем. Вдруг его осенило: ведь плод этот божественного происхождения.