— Как прекрасно,— сказала женщина,— возвращение ласточки в свое гнездо. Я была знакома с одним старым горцем, который одну такую ласточку узнавал. Он даже разговаривал с ней.
Перед глазами возникали одна за другой картины:
— ...семьсот детей на берегу. На траве еще не просохла роса. Туман плывет над водой. Это дыхание семиста детей. Они склоняют головки к воде — белые, пепельные, черные, рыжие, каштановые. Все жадно пьют. Один ребенок делает последний глоток и поднимает головку. А может быть, он смотрит на небо? Затем то же самое делает второй ребенок, за ним третий, четвертый — все семьсот детей смотрят в сизое небо, начинающее рдеть. Дети чуят солнце...
— Чудесно! — воскликнула Ната.— Я часто видела такую картину. Порой не знаешь, что умилительнее: детские животики, наполненные свежей водой, или их большие глаза, глядящие на восходящее солнце.
Снова наступило молчание. Тамаз, как зачарованный, глядел на Нату. Он продолжал читать:
— ...лошадь несла женщину так, как бегущий олень отбрасывает свои рога назад, чтобы защитить их от удара...
— Однажды я видела такого бегущего оленя,— сказала Ната.— Это было чудесное зрелище!
Пауза. Тамаз продолжал читать, то и дело бросая на Нату восторженный взгляд:
— ...С вершины горы был виден ночной небосвод. Он только-только начал бледнеть, постепенно светлея. Туман у подножия медленно, нехотя уплывал. Оранжевые тона вдали проступали все ярче, переходя в гранатовый цвет. И вдруг сверкающая даль разверзлась и выплыло кроваво-красное сердце. Качнулось. Земля движется в такт сердцу. Казалось, настал конец света Душа содрогается: в сердце, в твоем сердце зарождается вдруг нечто новое, неведомое. Неизведанная радость. Солнечное сердце уже не покачивается больше, и твое сердце осеняет покой...
— Таким сердцем обладаешь ты,— сказала Ната Тамазу. Он был счастлив.
Ната видела в этих стихах свое отражение, но в то же время та женщина была
для нее далеким и чуждым существом Странно, она ощущала в этих стихах себя самое и вместе с тем видела в них свою сестру. Книга Тамаза создавала тот душевный настрой, который чудесным образом мог повлиять на ее судьбу. Она чувствовала это.
Тамаз ликовал.
— Прочти, пожалуйста, еще раз то место, где говорится о солнце,— попросила она его через некоторое время.
Тамаз начал читать, спокойно, мягко. Когда он закончил, Ната тихо, таинственно произнесла:
— Тот плод, что я родила, было солнце.
— Ты вспомнила слова, сказанные египетской богиней Найт? — удивленно спросил Тамаз.
— Да, они вдруг пришли мне на ум. Так написано на постаменте ее статуи в Саисе?
— «Я есмь сегодня, вчера и завтра. Никто не снял покрова с меня. Плод, рожденный мною, есть солнце».
— Что подразумевается здесь под снятием покрова?
— Познание женшины Адамом. То, что покров еще никем не снят, должно означать, что она никому еше не принадлежала: ни мужчине, ни богу.
— Но ведь, согласно легенде, Найт была похотливой,— заметила озадаченная Ната.
— В этом как раз и кроется вся тайна,— ответил Тамаз.— Отдаваясь, Найт оставалась непорочной.
— Это для меня загадка.
— Мужчина касается лишь поверхности женщины, а значит...
— ...она оставалась нетронутой.
— Совершенно верно.
Тамаз уже не раз говорил с Натой в таком духе, но впервые столь определенно. Она, казалось, не понимала его. Когда снова погрузилась в дебри подсознания, то слепым своим зрением соприкоснулась с чем-то сказочным, осветившим эту таинственность. Где-то в ней продолжало жить какое-то смутное ощущение, как некий чужеродный плод, аромат которого дурманил ее.
— Но что же все-таки означает фраза: «Плод, рожденный мною, есть солнце»?— спросила она шепотом.
— Не могу сказать,— ответил Тамаз еще тише.
Воцарилось молчание. Никто не решался вымолвить слово. Тамаз незаметно отошел от Наты и снова лег на свой коврик
Солнечные лучи отягощали листья деревьев. Покой в кроне стал еще глубже. Вокруг не слышно ни шороха. Ни один листочек не упал на землю. Казалось, будто умолк и ручей. Солнце полыхало, словно желая сжечь свое огненное сердце. Воздух полнился тревожным предчувствием. «Плод, рожденный мною, есть солнце», Было ли это солнце, рожденное Найт? Полыхающий плод? Плод из огня?»— спрашивал себя Тамаз, словно в вопросе этом заключалась вся его судьба. И не находил ответа. Солнце парализовало, изнурило его. И он лежал неподвижно, точно пораженный солнечным ударом.