Снова потянулись часы за часами. Около десяти показался Аваллон, и мы остановились у дорожного кафе.
Там негде было задницу приткнуть. Но мы все же нашли два места на углу стола, и вислогубая девчонка принесла нам два пережаренных бифштекса с недожаренной картошкой.
Лопали быстро. Темп задавал я — из опаски, что пучеглазый Пьеро нашарит брошенную кем-нибудь газетку и раззявится на мой портрет.
Я расплатился за двоих. Он был против, но я настоял.
— Тяпнем по маленькой? — предложил он.
— Нет, на ночь не буду. Ну что, давай я порулю?
— Давай, я бы еще поспал.
Он поведал мне про свою кишечную напасть: он был уже немолод, и пищеварение действовало на него усыпляюще. Ему приходилось жрать стимуляторы, чтоб не мерещилась теплая белая постелька: такие грезы всегда заканчиваются у первого столба.
Я полез за руль. Мне спать ничуть не хотелось. Напротив, я чувствовал себя просто отлично.
— Ты не возражаешь, если я влезу на полку? — спросил он. — Как устанешь, толкни…
— Ради бога. Спи давай.
Он забрался назад, включил ночник и укрылся пропахшим потом и грязью одеялом.
Я придавил педаль. Дорога была пуста, лишь изредка мы обгоняли фуры наподобие нашей, едущие потише и увешанные лампочками, как новогодние елки.
Не знаю, в какой момент он проснулся. Но проспал совсем недолго. Ночник за моей спиной загорелся снова, выдернув меня из ленивого, но не сонного оцепенения.
Я услышал, как он шуршит бумагой.
— В клозет что ли собрался? — спросил я. — Остановить?
Он не ответил. Он одним махом соскочил с полки на сиденье.
Я покосился на него. Его лицо резко изменилось. Оно стало серьезным и напряженным. Пьеро держал в руке газету, и со своего места я видел в ней свое фотогеничное лицо под жирным, как куриный бульон, заголовком.
— А ну, сними свою кепку, — сказал толстый Пьеро.
Я молча ехал дальше, размышляя, как теперь себя вести.
Он протянул руку и сорвал с меня мой американский картуз.
— Ну-ка, останови, — сказал он.
Вместо ответа я сильнее нажал на грибок. Скорость полезла из глушителя, как паста из тюбика; стрелка подпрыгнула до восьмидесяти пяти, а для такого грузовика это не кисло…
— Стой, гад вонючий! — заорал Пьеро.
— Заткнись!
Тут толстый сорвался с катушек и двинул мне в правую скулу. Руки у него росли откуда надо: мне показалось, что в рожу с разгона въехала «альфа-ромео».
Я резко затормозил; грузовик душераздирающе завопил и остановился в полуметре от высоковольтного столба.
Пока я выполнял остановочный маневр, Пьеро не терял времени и вовсю дубасил меня своим кузнечным молотом. Бил он правой: левая была прижата ко мне. Его чудовищная ручища, твердая, как камень, попадала мне то по зубам, то по виску…
— Получай, зараза! — приговаривал шофер. — Получай, паскуда!
Я еле дождался, пока можно будет убрать руки с руля. Наконец, когда грузовик остановился и кабина наполнилась печальными звуками ночи, я тоже принялся за дело. На меня снова наплыл тот красный туман, что стоял в глазах прошлой ночью в квартире уличной бабы. Я перестал чувствовать на лице каменные фаланги Пьеро. Я высвободил левую руку и тоже зарядил ему по чайнику, попав прямо в нос.
Он стерпел молча, но разъярился пуще прежнего. Нужно было поскорее врезать ему в нужное место, пока он не озверел окончательно.
Вот так, сидя бок о бок в кабине, мы не могли придумать ничего лучше, чем лупить друг друга по морде: он меня — правой, а я его — левой. Это могло продолжаться еще довольно долго.
Он понял это. И сообразил, что меня лучше заловить на открытой местности. Он не сомневался в своей силе и знал, что тогда устроит мне настоящую раздачу.
Мимо нас проехал грузовик, который мы недавно обогнали. Если б тот водила знал, что творится в нашей будке, то обязательно остановился бы полюбоваться, и…
Продолжая молотить напарничка, я увидел, как удаляются красные огни того грузовика… Вдруг Пьеро открыл дверцу и спрыгнул на дорогу. Потом быстро нагнулся. С его стороны, под ступенькой, висел ящик с инструментами. Я услышал, как он гремит железками, и понял: он ищет дебелый гаечный ключ или рычаг от домкрата, чтоб наскочить на меня с ним с другой стороны.