Опустив голову, я прошел за ней в конец коридора, Там была маленькая спальня, где пахло плесенью, как и во всех остальных помещениях. На стенах пузырились отвратные замызганные обои в цветочек.
— Кровать рядом, в кладовке. Донесем, как вы думаете?
— О чем разговор!
Тут я, как выяснилось, погорячился, потому что кровать оказалась не из универмага, обслуживающего рабочих завода «Рено», а из злого орешника толщиной с кирпич. Я здорово измучился, пока втаскивал ее в комнату с отклеенными цветочками. А втащив, повалился на матрац, отдуваясь, как тюлень. В тюрьме я изрядно заржавел, и после этого подвига у меня едва не отвалились руки.
— Устали? — спросила она.
— Немножко. В четырех стенах поневоле становишься подагриком.
— А вы умеете грамотно говорить, если захотите, — заметила она.
— Читал в камере словарь. Специально зубрил эффектные словечки. Вообще в каталажке многому можно научиться. Женщины это знают.
Я явно заинтересовал ее, а этого-то мне было и надо. Эта мания — даже, скорее, потребность — одолевала меня всякий раз, когда на горизонте возникала съедобная баба.
— Прошу прощения, — сказал я, — но не могли бы вы назвать мне свое имя?
— Эмма.
Глядя в сторону, я повторил: «Эмма». Голос мой звучал странно, дыхание участилось, но переноска тяжестей была здесь уже ни при чем.
Эмма… Имя ей шло. По мере продолжения нашего знакомства я все больше убеждался в ее абсолютной гармоничности.
Она встала передо мной, вызывающая и даже чересчур привлекательная, — пожалуй, даже слишком…
— Вам меня хочется, а? — спросила она с улыбкой.
Улыбка эта скорее напоминала хищный оскал. Ее рисовка и бравада бросались в глаза.
Я стал подыскивать подходящий ответ; мне очень не хотелось выглядеть в ее глазах тюфяком.
— Что за вопрос, — сказал я. — Вас должно хотеться всем мужчинам, достойным этого звания.
— У вас давно не было женщины?
— Достаточно давно, чтобы совершить глупость. Берегитесь, мадам Эмма…
— Не называйте меня «мадам Эмма»: это звучит как в борделе. И не надо давать мне указаний, особенно таких… Я не боюсь мальчишек вроде вас.
— Правда?
— Правда!
Незаметно для себя я встал и начал приближаться к ней. Никогда еще мне так сильно не хотелось обладать женщиной.
Я приблизился настолько, что почувствовал через рубашку тепло ее груди, и застыл, глупо, как корова перед палисадником. Мои руки снова играли со мной злую шутку: они висели на концах запястий, точно две свинцовые гири…
— Не надо со мной так… — пробормотал я.
Она сделала легкое волнообразное движение, и в результате приклеилась ко мне всем телом. Потом потерлась о меня, как ласковая кошка. Мигом освободившись от своих свинцовых рукавиц, я поднял руки и яростно сдавил ее талию, У меня болело в животе — до того я ее хотел.
Тут она засмеялась — долгим, злым и ликующим смехом.
— Вот этого не надо, малыш. Пусти!
Я стиснул сильнее. Она сделала движение, смысл которого я понял не сразу, но уже в следующее мгновение я почувствовал на коже холодный металл. Я опустил голову и посмотрел: она уткнула мне в живот небольшой пистолет с перламутровой рукояткой.
— Пусти, — повторила она тихо, почти ласково. — Я такая, что могу выстрелить…
Это было похоже на правду. Я убрал руки и попятился. Тогда она подошла, поднялась на носки мокасин и быстро поцеловала меня в губы. Потом посмотрела на пистолет и сунула его в карман.
— Когда приедет Робби, пройдитесь по комнате полотером и наведите там порядок…
Я не смог ничего сказать в ответ. Она, не оборачиваясь, вышла из комнаты. Я весь трясся, как отбойный молоток…
IV
Вообще-то Рю де ля Помп не так уж далеко от Сен-Клу, особенно если срезать угол по лесу, но Робби вернулся с поистине невероятной быстротой. Может быть, он по-своему ревновал и боялся, что я натяну хозяйку.
На этот счет он мог быть спокоен: дамочка умела защищать свое целомудрие. Мало того: еще и играла в странные игры. Жар и холод, похоже, были ее родной стихией. Она, видно, любила довести мужика до кипения, а потом оставить на бобах, едва только он совал граблю для конкретизации. Такие фокусы здорово перемыкают нервную систему А я-то думал, это бывает только в киношке, где роковые змеюки по-прежнему вызывают восторг у зрителей…
Минут пятнадцать я только и делал, что восстанавливал равновесие. Пульс отбивал сто десять, а руки все еще кормили рыбок. Но вдруг я разом обрел спокойствие. Я расслабился, щелкнул пальцами и пообещал себе, что непременно разберусь с этой фифой. Выберу подходящий денек, припру ее к стенке и вышибу из рук ту базарную хлопушку, на которой, небось, нацарапано: «На память об экскурсии по крепости Сен-Мишель»… Тогда уж ей придется бросить свои киношные ужимки и подчиниться законам мужского превосходства! Вот такую я себе дал клятву…