— Вы абсолютно уверены в том, что говорите, господин доктор?
— Я врач с тридцатипятилетним стажем, — с достоинством парировал доктор, — и знаю, в чем состоит ответственность, связанная с моей профессией. Буду вам весьма обязан, господин комиссар, если вы оставите замечания подобного рода для тех, кто находит удовольствие в выслушивании грубостей, даже непреднамеренных.
— Приношу свои извинения, — сказал Паркер. — Но хотя я давно занимаюсь следственной работой, в данном случае все обстоятельства говорят о том, что НИКТО не мог убить генерала Сомервилля! Так, по крайней мере, я считал до вашего прихода. То, что вы говорите, господин доктор, поражает меня. Видите ли, сэр, глушителем не пользовались, а с того момента, когда генерала видели живым, никто не входил в павильон, то есть никто, кому удалось бы выстрелить так, чтобы его не услышал человек, который стоял поблизости и к которому я испытываю полное доверие. Еще раз прошу извинить меня, но согласились бы вы с тем, что генерал Сомервилль все-таки совершил этот акробатический трюк, если было бы доказано, что убить его никто не мог?
Прежде чем ответить, доктор О’Флаэрти минуту пристально всматривался в лицо комиссара:
— Нет! Представьте вы мне хоть сто свидетелей, которые под присягой будут утверждать, что неотрывно смотрели на генерала Сомервилля и видели его в ту минуту, когда он совершил самоубийство, я всех их назову лжецами.
— Вы шутите, господин доктор… — Паркер забарабанил пальцами по столу. — Я не дискутирую с вами по медицинским вопросам, тут я, как вы справедливо заметили, отнюдь не являюсь авторитетом. Но сам факт случающихся противоречий в положении тела и оружия известен судебной медицине, и нередко врачи высказывали мнение, которое, несмотря на его абсолютно правильное профессиональное обоснование, оказывалось ложным.
— Возможно, — согласился О’Флаэрти, — но позвольте мне высказаться до конца, и мы избежим ненужных слов на эту тему. Если я сказал, что назову лжецами всю сотню свидетелей самоубийства, то не потому, что не могу поверить в столь невероятный способ самоубийства. Признаюсь, я скорее склонен отвергнуть подобную гипотезу, и соглашусь с ней только тогда, когда мне неопровержимо докажут, что убийство физически исключается. Но даже вынужденно согласившись с этими свидетелями в каком-то другом случае, я никогда не признаю правдивыми их показания по самоубийству генерала Сомервилля. Я никогда не поверю, что человек, находящийся в глубочайшем обморочном состоянии, скорее уже в агонии, мог совершить самоубийство.
— Что?! — Паркер вскочил и снова сел. — В момент смерти генерал Сомервилль был в обморочном состоянии?
— В абсолютно бессознательном, господин комиссар. В кофе, три-четыре чашки которого он выпил, были подсыпаны самые сильные снотворные средства, какие можно купить в нашей стране! Они были добавлены в таком количестве, что выстрел был совершенно не нужен — сердце девяностолетнего человека не могло выдержать такую дозу, хотя присягать я и не могу. Но если бы вы спросили меня в частном порядке, я сказал бы, что в минуту смерти генерал находился во сне, от которого никогда уже не пробудился бы.
— Но как же так… — растерянно сказал Паркер. — Вот экспертиза кофе, который остался на дне чашки и в термосе. — Он взял в руки один из двух присланных ему раньше протоколов. — Там не обнаружено ни малейших следов яда…
Доктор О’Флаэрти спокойно и внимательно ознакомился с содержанием и выводами, записанными в протоколах, и вернул бумаги Паркеру.
— Поскольку я не хочу утверждать, что кто-то из моих ученых коллег ошибся… что практически невероятно, так как при анализе обязательно было бы обнаружено снотворное, которое было добавлено в кофе в огромном количестве, могу сказать только одно: умерший выпил другой кофе, не тот, что остался на дне чашки и в термосе. Я дважды исследовал содержимое желудка покойного. Мне помогал мой ассистент, и дважды мы получили практически идентичные результаты. При этом мы использовали два разных вида реагентов… С моей стороны ошибка исключена.