— Не помню.
— Бюро? Трюмо? Прикроватное зеркало? Ширма? Портьеры какого цвета? Обои?
— Не помню, не помню. — Шалин будто от нестерпимой боли схватился за голову.
— Ах, не помнишь… А может, тебя вообще там не было?
Шалин ответил молчанием.
— Я твой защитник. Мне можно и нужно довериться, — советовал Антон Семенович. — Клянусь, о твоих словах никто не узнает.
— Отстань. Не нужен мне аблокат. На каторгу хочу. Понял?
Из Съезжего дома Выговский вышел довольным. Хоть Шалин и не исповедался, все одно выдал себя с головой. Никаких сомнений нет — он себя оговорил, взял чужую вину. Чью? Зачем? Антон Семенович свистнул извозчика и велел отвезти сперва в лавку купцов Елисеевых, а оттуда в Окружной суд.
На самом деле огромный дом на Литейном проспекте, занимавший целый квартал между Шпалерной и Захарьевской улицами, официально именовался Зданием судебных присутственных мест.
Кроме Окружного суда, здесь размещались судебная палата, архив и камеры[19] прокуроров, судебных приставов и судебных следователей.
Поднявшись по широкой лестнице на третий этаж, Антон Семенович нашел нужную дверь и постучал.
— А-а, Выговский! — обрадовался ему довольно молодой, однако успевший обзавестись брюшком коротконогий брюнет. — Сколько лет, сколько зим.
С судебным следователем Петром Никаноровичем Бражниковым Антон Семенович подружился, когда служил в сыскной полиции. Сблизило их многое: оба приехали из провинции, оба были молоды и холосты, любили выпить и покутить.
— Никак бургундское? — Бражников разгружал пакеты, которые принес приятель. — Ба, и сардинки любимые, и паштетик фуа-гра. «Каким ветром тебя сдуло, какой водой принесло?», друг Тохес. Только не ври, что соскучился.
Выговский поморщился. Ну сколько можно? И где только Бражников подцепил сие словцо — тохес? И ладно бы меж собой. Но Петр Никанорович и в компании его употреблял. Сидят, скажем, с разбитными девицами, и вдруг:
— Тохес, закажи-ка игристого.
И одна из сильфид непременно заинтригуется:
— Какое имя шикарное, верно, иностранное.
А Бражников тут же объяснит:
— Точно. Еврейское. Означает то место, на котором сидят.
И все смеются. И Выговский с ними. А что поделать? Не бить же морду лучшему другу?
Но сегодня обижаться было не с руки, Выговский и вправду заявился по делу.
Но рассказал Бражников до обидного мало:
— Убийцу мне готового привели, Добыгин его задержал, — признался приятель после стаканов за встречу, за дружбу и за баб-с.
— Пристав четвертого участка? Терпеть его не могу.
— Зато на его территории всегда ажур-абажур, преступлений вообще не бывает. И за это ему от меня огромное грандмерси. Иначе здесь бы и ночевал. — Захмелевший Бражников обвел пальцем стол, устланный бумагами, шкафы, заставленные папками, пол, где валялись груды дел. — Тохес, я понимаю, ты адвокат, обязан защитить клиента. Но этот… как его?..
— Шалин, — напомнил Выговский.
— …точно, Шалин — редкостный негодяй. Спокойно так про убийство рассказывал, будто не человека, кабана завалил.
— Убил он ради денег?
Судебный следователь кивнул.
— И сколько взял?
Бражников пожал плечами:
— Мое любопытство так высоко не прыгает. Сознался, да и ладно.
— И куда он их дел?
— Куда-куда? Пропил, куда еще?
— Когда бы успел? Его уже через час задержали.
— При определенном навыке с хорошими друзьями, с красивыми… Вот мы с тобой — всего только двадцать минут сидим, а двух бутылок как не бывало.
— Место преступления осматривал?
— Не-а. Думаешь, надо было?
Выговский кивнул с укоризной.
— Тогда завтра, с самого утра. Клянусь. — Бражников, словно на Писание, положил руку на папку с делом о растрате. — Только ради тебя.
— Не мели ерунды. Что теперь там найдешь? Полтора месяца прошло. Сколько постояльцев перебывало.
— Ни одного.
— Как ни одного?
— Дверь с тех пор так и опечатана, а ключик тут, в моем ящике.
— С чего вдруг?
— Потому что жадных не люблю. По швам трещу, когда их вижу. Ты вот сколько у Тарусова получаешь?
— Две тысячи в год.
— Да-а-а?! — присвистнул Бражников. — А второй помощничек ему не нужен?