По истечении часа он вышел из кафе, дошел до телефонной будки и набрал по памяти номер. Клик… ум-м… клик. Наконец послышался голос, слегка отвлеченный, похожий на эхо: «Да?»
Габриель назвался Стивенсом, одним из своих старых рабочих имен, и сказал, что хотел бы пригласить на ленч мистера Бейкера в «Иль Драппо». Пауза, снова клик, снова ум-м и словно разбился фарфор. Затем голос зазвучал снова:
– Мистер Бейкер говорит, что ленч в «Иль Драппо» его устраивает.
Затем связь прервалась.
* * *Габриель ждал два дня. Каждое утро он рано вставал и бегал по тихим дорожкам виллы Боргезе. Затем шел на Виа Венето пить кофе у стойки, где работала хорошенькая девушка с каштановыми волосами. На второй день он заметил священника в черном одеянии, чье лицо показалось ему знакомым. Габриель напряг память, но не мог вспомнить, чье это лицо. Он попросил у девушки счет и обнаружил на обратной стороне номер ее телефона. Смущенно улыбнувшись, он, уходя, положил счет на стойку бара. А священник остался в кафе.
Днем Габриель долго проверял, нет ли за ним хвоста. Он бродил по церквям, изучая фрески и алтари, пока не заболела шея. Он чуть ли не чувствовал рядом с собой Умберто Конти. Подобно Ари Шамрону, Конти считал, что Габриель наделен особым даром, и, как и Шамрон, любил Габриеля. Иногда он заходил за Габриелем в его осевший pensione[7] и вытаскивал его в венецианскую ночь смотреть на произведения искусства. Он говорил о картинах, как иные мужчины говорят о женщинах. «Посмотри, какое освещение, Габриель. Посмотри, какая техника, а руки – Бог мой! – какие руки».
Соседом Габриеля в Венеции был палестинец по имени Саеб, тощий интеллигент, писавший взрывные стихи и огнедышащие трактаты, в которых сравнивал израильтян с нацистами. Он сильно напоминал Габриелю человека по имени Вадаль Адель Цвайтер, возглавлявшего организацию «Черный сентябрь» в Италии, которого Габриель убил на лестнице многоквартирного дома в Риме, на пьяцца Аннабальяно.
«Я был в составе особого подразделения, мисс Рольфе».
«Какого особого подразделения?»
«Контртеррористического отряда, выслеживавшего тех, кто совершил акты насилия против Израиля».
«Палестинцев?»
«По большей части – да».
«И как вы поступали с этими террористами, когда находили их?»
Молчание.
«Скажите, мистер Аллон. Что вы с ними делали, когда находили их?»
Поздно вечером Саеб, словно призрак Цвайтера, заходил в комнату Габриеля – всегда с бутылкой дешевого красного вина и с французскими сигаретами, – садился, скрестив ноги, на пол и читал Габриелю лекцию о несправедливостях, чинимых палестинскому народу. «Евреи! Запад! Коррумпированные арабские режимы! У них у всех руки в крови палестинцев!» Габриель кивал, попивая вино Саеба и беря очередную его сигарету. Время от времени он вставлял собственное осуждение Израиля. «Это государство долго не продержится, – заявил Габриель в одном из своих наиболее памятных изречений. – Со временем оно рухнет, как и капитализм, под грузом присущих ему противоречий». Саеб был настолько тронут, что включил вариант этого высказывания в свою очередную статью.
В период обучения Габриеля Шамрон разрешил Лее раз в месяц посещать его. Они неистово предавались любви, а потом она лежала рядом с ним на односпальной кровати и просила вернуться домой в Тель-Авив. Она выступала в качестве немецкой студентки из Гамбурга по имени Ева, изучавшей социологию. Когда Саеб пришел к ним с вином и сигаретами, она восторженно говорила о группе Баадер-Майнхоф и об Организации освобождения Палестины (ОПП). Саеб назвал ее чаровницей.
– Когда-нибудь ты должна приехать в Палестину, – сказал он.
– Да, – согласилась Лея. – Когда-нибудь.
* * *Каждый вечер Габриель ел в маленькой траттории, недалеко от своей гостиницы. На второй вечер хозяин уже встречал его как завсегдатая, который вот уже двадцать лет раз в неделю бывает у него. Посадил его за особый столик возле кухни и навалил такое количество antipasti,[8] что Габриель начал просить пощады. За этим последовали макароны, потом набор dolci.[9] Вместе с кофе он подал Габриелю записку.
– От кого это? – спросил Габриель.
Хозяин поднял к небесам руки в принятом у римлян жесте, означающем растерянность.
– От какого-то мужчины.
Габриель взглянул на записку: простая бумага, неизвестный почерк, без подписи.
Церковь Санта-Мария делла Паче. В час.
* * *