– Значит, вы взяли его под наблюдение.
Петерсон кивнул.
– С каких это пор в Швейцарии считается преступлением раскрыть рот?
– Это не преступление, но на это, безусловно, смотрят исподлобья – особенно если речь идет о том, что в результате станут на весь мир известны отнюдь не лестные элементы нашего прошлого. Мы, швейцарцы, не любим обсуждать при чужих малоприятные семейные дела.
– Ваше начальство знало, что вы взяли Рольфе под наблюдение? Ваш министр в Берне знал?
– Дело Рольфе не носило официального характера.
Тут Габриель вспомнил письмо Рольфе: «В Швейцарии есть люди, которые хотят, чтобы прошлое осталось прошлым – погребенным в банковских сейфах на Банхофштрассе, – и они ни перед чем не остановятся, чтобы этого достичь».
– Если это не носило официального характера, тогда по чьему поручению вы следили за Рольфе?
Петерсон с минуту медлил – Габриель начал опасаться, что он может на этом поставить точку. А Петерсон произнес:
– Они именуют себя Советом Рютли.
– Расскажи мне о них.
– Дайте мне еще этого отвратительного супа, и я расскажу вам все, что вы хотите узнать.
Габриель решил позволить ему одержать хоть эту победу. Он поднял руку и трижды ударил ладонью в стену. Одед просунул голову в дверь с таким видом, словно учуял дым. Габриель пробормотал ему несколько слов на иврите. В ответ Одед покаянно сморщил губы.
– И хлеба, – произнес Петерсон вслед исчезавшему Одеду. – Я хотел бы еще хлеба к моему супу.
Одед взглянул на Габриеля за подтверждением.
– Принеси ему немного этого чертова хлеба.
* * *На этот раз они не прерывались на еду, так что Петерсон вынужден был произнести свою лекцию о Совете Рютли с ложкой в одной руке и куском хлеба в другой. Он проговорил десять минут без перерыва, умолкая только для того, чтобы хлебнуть супа или откусить хлеба. История Совета, его цели и задачи, власть членов – все это он обрисовал достаточно подробно. Когда он закончил свой рассказ, Габриель спросил:
– А ты член Совета?
Этот вопрос, казалось, позабавил его.
– Это я-то? Сын школьного учителя из Бернского предгорья… – как бы желая подкрепить это заявление, он приложил кусок хлеба к своей груди, – и вдруг член Совета Рютли? Нет, я не член Совета, я просто один из верных его служителей. Такими являемся все мы в Швейцарии – служителями. Служителями иностранцев, которые приезжают к нам, чтобы положить деньги в наши банки. Служителями правящей олигархии. Служителями.
– Какие же ты предоставляешь услуги?
– Безопасность и разведку.
– А что ты получаешь за это?
– Деньги и продвижение по службе.
– Значит, ты сообщил Совету то, что слышал насчет Рольфе?
– Совершенно верно. И Совет сообщил мне, что он скрывает.
– Коллекцию картин, которые дали ему нацисты за услуги в банковском деле во время войны.
Петерсон чуть-чуть наклонил голову.
– Герр Рольфе скрывал ценные предметы и весьма сомнительную историю, ряд жутких обстоятельств, с точки зрения Совета.
– И что же Совет наказал тебе делать?
– Усилить наблюдение за ним. Быть уверенным, что герр Рольфе не совершит ничего безрассудного в свои последние дни. Но появились весьма тревожные признаки. В банк Рольфе прибыл визитер – человек из международной еврейской организации, проявляющей активность в отношении спящих счетов, появившихся в результате холокоста.
То, как небрежно Петерсон это произнес, резануло Габриеля.
– Затем я перехватил ряд факсов. Похоже было, что Рольфе договаривался о том, чтобы нанять реставратора картин. Я задал себе простой вопрос: почему умирающий человек тратит время на то, чтобы отреставрировать свои картины? Мой опыт подсказывал, что умирающие обычно оставляют подобные мелочи своим наследникам.
– Ты заподозрил, что Рольфе планирует передать эти картины?
– Или еще того хуже.
– А что же может быть хуже?
– Публичное признание того, что он вел дела с высокопоставленными нацистами и офицерами германской разведки. Можете представить, какое создаст впечатление подобное признание? Оно разразится бурей над страной. На фоне этого споры о спящих счетах будут выглядеть как маленькая пыльная буря.
– Это все, чего боялся Совет?
– А разве этого недостаточно?
Но Габриель слушал не Герхардта Петерсона, а Аугустуса Рольфе: «Было время, когда я считал этих людей моими друзьями, – еще одна из моих многочисленных ошибок».