Я отвел глаза.
— Не знаю, я ее не видел.
Ему похоже, полегчало, и мы засучили рукава.
Через два часа комната сверкала, пол был надраен, кровать аккуратно застелена, шторы повешены, и посредине рдел электрообогреватель, распространяя приятное тепло.
— Кого они ждут? — спросил я Робби. — Римского папу или иранского шаха?
Он сделал неопределенный жест.
— Старичка-паралитика. Кажется, чей-то родственник.
Гость действительно оказался старичок старичком. И ноги ему, видать, давно уже стали ни к чему. Но все же что-то в нем такое было.
Это был высокий дед с продолговатой, как на старых испанских картинах, головой, густыми седыми волосами и большими печальными глазами.
Мы с Робби вынули его из машины, отнесли в комнату, и там его пришлось уложить, потому что дорога его изрядно утомила.
Эмма и Бауманн стали ему настоящими няньками. Они были сама предупредительность, сама нежность и внимание.
Эмма пошла в сад за цветами и поставила их на столик у кровати.
Дед казался полным калекой. Мало того, что у него было неважно с ходулями, так еще и язык, похоже, капитулировал Он изъяснялся невероятно четкими жестами, при виде которых вспоминалось, что слово, в сущности, — явление вторичное.
Робби состряпал старикашке небольшой домашний обед, который ему кошачьими движениями скормила Эмма. Цыпленок, горошек, рисовый пудинг. Дед не грешил чревоугодием, даже наоборот: я слышал, как хозяйка его уговаривала.
Странное дело: Бауманн и его жена называли старика «мсье», из чего следовало заключить, что они, вопреки словам Робби, не состояли с ним ни в каких родственных отношениях.
Но, в конце концов, мне было на это начхать. Я говорил себе, что попал к не слишком консервативным людям с более или менее законными занятиями, которые, впрочем, меня не касаются. Мне просто здорово повезло, что я их встретил — и точка.
Вечером Бауманн подозвал меня к себе. Он сидел во дворе, в шезлонге; на нем была рубашка в крупную клетку и льняные брюки.
— Знаете, Капут, о вас пишут в вечерних газетах…
Он небрежно протянул мне газетку, лежавшую рядом с ним на камешках. Я с любопытством стал ее просматривать.
— Да нет, не на первой полосе… Вы еще не стали главным событием недели. Заслужили всего лишь одиннадцать строчек на третьей странице, да и то лишь благодаря своему побегу…
Действительно, заметка была очень краткой. В ней описывались некоторые обстоятельства моего побега и говорилось, что «проверки в районе Обергенвилля продолжаются».
Это утешало.
— Через пару дней вам можно будет выходить на простор, — продолжал он, зевая. — Что собираетесь делать?
Вопрос застал меня врасплох: об этом я еще не думал и никаких планов на будущее не имел.
— Не знаю, мсье…
— Искать работу?
Я невольно скорчил гримасу, и он улыбнулся.
— Кажется, это вас не очень-то прельщает!
— Попробуй ее найди, эту работу, когда не можешь удостоверить свою личность…
Он вздохнул и достал из заднего кармана бумажник настоящей крокодиловой кожи.
— Это карточка избирателя, которая может сойти за удостоверение. Она вдвойне хороша: и подлинная, и без фотографии.
Я взял карточку и прочел: «Рене Дотен, водитель. Улица Вожирар, 120».
— Не беспокойтесь, — сказал он. — Этот Дотен не существует. Можете смело пользоваться его именем.
Почему я ощутил в тот момент нечто вроде тревоги, вместо того чтобы обрадоваться неожиданному подарку?
Знаете, как иногда бывает в эротических снах? Вы лежите с голой бабой, которая аж хрипит от нетерпения. Вам так хочется начать, что все ваше тело — будто вибромассажер, и все-таки у вас не получается ею овладеть. Вот так и у меня тогда не получилось обрадоваться. Напротив — мне стало страшно. Черный, неясный страх врезался мне в мясо, скрипя, как зазубренный нож.
Я опасливо держал карточку кончиками пальцев.
— Вы, я вижу, не слишком удовлетворены? — заметил Бауманн.
— Вы Дед Мороз?
— Иногда бываю.
— Из филантропии?
— Скажем, это меня развлекает.
Спускались мягкие сумерки. Его глаза напряженно блестели в полутьме. Я не отворачивался, в безумной надежде выведать его тайну.
— Чего вы от меня ждете господин Бауманн?
— О, вам известна моя фамилия? Я считал Робби более скрытным…