— Я ни при чем в этом деле.
Такова была первая фраза, которую я от него услышал, и эта фраза точно припев во все продолжение этой мрачной истории повторялась каждый день, когда какой-нибудь вопрос ставил обвиняемого в затруднительное положение.
Следствие уже выяснило, что в воскресенье почтальон принес на имя Пранцини в гостиницу «Ноай» увесистый пакет, одна отправка которого стоила 5 франков.
Этот сверток был у Пранцини под мышкой, когда он садился в экипаж. По возвращении его с катания свертка уже не было. Следовательно, он оставил его в Лоншане…
С первого же раза, когда я увидел этого человека, у меня сложилась почти полная уверенность в его виновности.
Я с любопытством всматривался в его лицо и, невзирая на его внешнее спокойствие, подметил в глубине его темносиних глаз, обрамленных длинными, черными ресницами, какую-то тайную тревогу.
Хотя его жакетка была помята, а манишка уже довольно грязна, он умудрился бог весть перед каким зеркалом привести свой туалет в некоторый порядок и пригладить темно-русые, довольно жидкие волосы над широким лбом, немного облысевшим на висках.
Лицо у него было полное, но вовсе не ожиревшее. Хотя он был без галстука и, что называется, не в параде, однако у него вполне сохранились осанка и вид светского авантюриста. Не будучи красавцем в полном смысле этого слова, он был типичным покорителем женских сердец. Мужчин этого сорта я хорошо изучил: женщин тянет к ним, как мотыльков на огонь, и этих «дамских угодников» нам постоянно приходится встречать как в вульгарных воровских шайках, так и в крупных преступлениях.
Этот первый допрос Пранцини, при котором я присутствовал, был для меня самым ясным доказательством его виновности. Одно только оставалось для меня загадочным, именно — психология этого человека, который, будучи не глуп, сообразителен и развит, в то же время с каким-то бессмысленным упрямством протестовал против очевидности и отрицал самые простые вещи.
Кучеру Берну, которого я, как сейчас, вижу в фетровой шляпе, сдвинутой набекрень, тревожно расхаживающим в кулуарах здания суда, пришлось в первый день ожесточенно поспорить со своим бывшим седоком, который энергично отрицал, будто во время катания в продолжение двух часов он находился в таком угнетенном настроении духа, что был не способен даже отдать кучеру приказание куда ехать.
Пранцини все это отрицал с упрямством.
Вдруг Берн торжественно простер руку вперед и громким голосом, с чистейшим марсельским акцентом произнес:
— Я клянусь, что говорю правду. Господин судья, я клянусь своей честью, которую ношу в груди, и прахом моей бедной сестры, которая умерла… от холеры.
Все мы, в том числе и Пранцини, не могли удержаться от смеха.
Однако Пранцини перестал смеяться, как только вошли обе женщины из закрытого дома, которых вторично вызвали на очную ставку. Эти два несчастных создания вошли в канцелярию судьи робко и с большим смущением. Видимо, они были напуганы присутствием жандармов и всей обстановкой кабинета. Из наиболее интересных наблюдений, которые мне пришлось сделать во время моей службы в полиции, я должен отметить именно эту крайнюю робость несчастных женщин. Шумные, дерзкие и нахальные на улице, они вдруг превращаются в кротких и послушных овечек при столкновении с физической или моральной силой. Они одинаково трепещут как перед любовником, который бьет, так и жандармом, который может посадить в тюрьму.
Их можно было бы назвать хорошенькими, если бы они не были так накрашены. Первая из них, Амели Фабре, высокая брюнетка, довольно скоро оправилась и заговорила очень толково и уверенно.
— В воскресенье 20 марта, — сказала она, — в половине пятого или в пять часов около дверей нашего дома остановилась коляска. Потом нас всех позвали в салон, где находился вот этот господин.
С этими словами она указала на Пранцини.
Пранцини утвердительно кивнул.
— Этот господин, — продолжала женщина, — сделал выбор в салоне, он пригласил мою приятельницу, потом сделал мне знак следовать за ним. Когда мы были в отдельной комнате, моя приятельница вышла на несколько минут. Тогда посетитель дал мне часы. «Это ценная вещь», — сказала я с удивлением, так как наши клиенты не имеют привычки делать такие подарки. «Нет, — ответил он, — это новое золото, и часы стоят тридцать франков. Дай мне за них пять франков для подарка твоей подруге и десять, чтобы заплатить входную плату». Спустя несколько секунд он попросил у меня еще пять франков, и я отдала ему две монеты по десять франков. Он отдал десять франков моей подруге. Его разговор показался нам очень странным. Он спросил, есть ли у нас бриллианты и когда мы их надеваем. Потом он стал нам рассказывать, что у него четыре брата, что он едет из Александрии и что в море ему пришлось выдержать сильную бурю. На руках у него были наклеены кусочки пластыря, и он объяснил нам, что у него потрескалась кожа от сильного ветра в море. Направляясь уже к двери, он вынул из кармана сережки с бирюзой и предложил нам их купить. Когда мы отказались, он отдал их даром.