А они все медлили.
Работать их больше не звали, – хотя нет, хозяин всякий раз при встрече как бы спохватывался и принимался выдумывать им занятия, – да их что-то не тянуло. Охота им было маячить и дразнить Оксанку! Она уже три раза устраивала Сергею скандалы, все выше и выше поднимая «Чего им здесь нужно?» – от ответа тот, по обычаю, уклонялся. Зато и в общении стал настолько туманен, что вряд ли сам уже понимал, чего им сказать хочет. Ссоры с Оксанкой, как тут выяснилось недавно, были одной из немногих вещей, привязывающих Сергея к земле – они его здорово тяготили (признался уехавшим девочкам, те только рты раскрыли: а они-то думали, это зарядка!). Народец отдыхающий потихоньку налетал. Однажды утром появился Саша Питерский (давно появился, но канул в Васильевке) – с огромными мешками на лице, пошатываясь от впечатлений. Слегка приударив за Оксанкой, хлопочущей у печки, он краем глаза цепко к ним присматривался и наконец пригласил похмелиться. Они пошли. У магазина выяснилось, что ни у кого нет денег; после чего Саша отошел к ларькам и, порулив за ними, исчез. Они вернулись.
Вова ходил к водоему купаться по пяти раз на дню. Больше всего он любил купаться и загорать. Иначе – Сергей: даже выкупавшись, он не дожидался, пока просохнет, уходил куда-то блуждать в холмы. «Сергей! – Что, Вовой? („Вовой“ – он его называл.) – Ты где был? – Шишки собирал». А Вова любил. Часами валяться, подставляя солнцу пузо, щуря то один, то другой глаз, ловить синий свет, который первым прорывается под веки, раньше неба и облаков. Или покуривать на животе, разглядывая кришнаитскую поладку на том берегу. На море было людно, лежать там – все равно, что на площади. А здесь только эта поладка. Там ходила женщина, что-то собирала, шишки, наверное. Иногда пробегал стриженый ее, с косой. Кришнаитов Вова здесь видел очень много. Трудно было понять, дурные они или просто глупые. Кроме Славика – тот был хитрый. Вова, в шутку, предлагал отнять у него мешок, в котором он всегда держал руки, что-то там пересчитывая, шевелил губами, – ишь ты, Бхактиведанта Свами Прабхупада. Но Сергей не поддержал. «Не надо, Вовой». Даже Сергей, хозяин, нормальный-то, в общем, человек, – и тот иногда вечером вдруг, как оголтелый, хватался за эти медные тарелочки, скрепленные между собой на манер нунчаков. И поехала: та-та таа… та-та таа… та-та таа…
Та-та таа… та-та та… С того берега звук доходил не громче комариного писка. Но Вовой мог его безошибочно засечь. Ухо надрочилось, даже во сне улавливало: вот начали, там, в поладке. Теперь будут продолжать два, три часа. Он просыпался, ходил купаться, обсыхал и курил. Та-та… та… Комаров здесь не было, что хорошо. А эти ему не мешали. Даже веселее. Музыка!
Когда звук наконец прекращался, спускалась женщина, мыть посуду. Один раз он купался, когда она спустилась. Он видел, что она на него поглядывает с того края. Но ему-то что. Водоем был грязный, мелкий, с лягушатами… просто мутная лужа; в нем купали своих баранов пограничники, которых Сергей видел в лесу повыше, если не врал. Пусть моет. Потом, обсыхая, он видел, как они ходили в негустом лесочке со своим бритым. Он представил себя в этой поладке на берегу вместо него. Даже замурлыкал: «А ты опять сегодня не пришла…» Мог бы и харе кришну, если б понадобилось. А что? Лучше, чем со злой Оксанкой под крышей. Ничего, ходит на второй этаж, не проваливается. А их в упор не видит. Жрать совсем перестала давать. Еще с Сергеем можно на что-то рассчитывать, а так – зачем и спускаться. Во всяком случае, одному.
И вдруг приехала одна из девчонок! Все ей обрадовались. Тут же заставили петь про Гил-Гэлада, хотя был день; от песни Сергей возбудился, сбегал за тарелочками и затянул свое: «А-а… вот идет Оксанка. Отважная Оксанка, она идет нам делать вкусные блины…» (тра-та-та, тра-та-та, тра…) «Скажи-ка нам, Оксанка, когда же будут вкусные блины?..» (тра-та-та, тра-та-та…) Оксанка напекла блинов и прямо отнесла их наверх. Все сделали вид, что не заметили. Девица сказала, что подружка осталась там, на месте, стеречь вещи. По ее словам, им стало нечего есть. Она приехала заработать денег. Купить пищи. И сразу обратно, т. к. – ждет!.. Она собиралась пойти на набережную прямо сегодня, только пусть чуть стемнеет. Вовка, дурачок, выпросил у нее гитару, он знал-то на ней полтора аккорда, их и попытался «взять», как альпинист вершину. Она его поправляла, показывала, пока Сергей не отобрал у него наконец и не вернул ей. Потом мигнул Вовою. Они скрылись. Девица стала настраивать гитару; потом полезла за блокнотом, проглядеть репертуар, который у нее всегда в ответственный момент должен находиться под рукой, иначе – тоже бывало – стоять перед пялящейся на нее толпой, повторяя, как недоумок: «Что бы это мне еще вам спеть. Э-эх, а что-то я… все песни позабыла…» Гил-Гэлад там стоял далеко в хвосте. В последней пятерке, к которой прибегали лишь в самых редких случаях. Нет, ничего так списочек, внушительный, на полтора часа хватит, а на больше у нее и голоса не хватит. У нее и на это… Она сегодня не в голосе. Ничего не заработает. Ничего не заработает, придется остаться на завтра. Ладно; но уж тогда – пулей. Пулей. Как она там… Бедняжка. Тут она увидела их. Они вылезли из кустов, там и тропинки не было, – точь-в-точь такие, как они их первый раз встретили, – два обормота; в руках у них было по венку размерами в автомобильное колесо. Из роз. «Это тебе», – сказал Вовой. «А это ей». «Привет передашь от нас». Ошеломленная, она подставила голову под невероятное изделие. Правая сторона венка сильно перевешивала. Алая роза упала на грудь. «Мы к вам приедем». «В гости. Где это ваше место?» Ей просто стало не по себе. Завязывались какие-то явно отношения, которые нужно было рубить в корне, чтобы не разрослись в непроходимые дебри неловкости и нелепиц, выпутывайся потом. «Нет, не надо, не приезжайте». Такое она могла ляпнуть. Но только не сейчас. Не в венке. Сдирая с головы убор, сказала вежливая девочка: «Приезжайте, пожалуйста. Вот, такие приметы, мы стоим там-то, в палатке… Только нам самим тесно!» – не выдержала пафоса. Их это не смутило. Вообще, похоже, друзья, по отсутствию алкоголя, приналегли на Сергеевы плантации: хихикали, перемигивались, перепихивались локтями, были маловразумительны. Вовой полез узнавать (девчонки, оказывается, были из Белоруссии), как лучше им доехать до Гомеля, причем единственно возможный ответ «через Киев» его не удовлетворил: «не-е… таможня, два раза паспорта… Мы через Россию. Краснодар?..» Тут она ничего не могла сказать. Наконец Сергей его увел. «Мы пошли». Они пошли, а она пошла на набережную, где, нахлобучив венок и взобравшись на парапет, в рабочих штанах Сергея в краске и штукатурке и с гитарой, имела бешеный успех. Даже не вынимая деньги из чехла, куда их бросали непрерывно, просто запихнув, на ходу, туда же гитару (и кстати же ускользнув от нескольких недоверчивых, полагающих, сказанному вопреки, что их будут развлекать теперь вечно), лихо вписалась на последний автобус в Васильевку.