В истории не было примера со времен Петра І, чтобы цари сами становились во главе своих армий. Все попытки к этому, как при Александре I, в 1812 году, так и при Александре II, в 1877 году, дали скорее отрицательные результаты. Главным образом вокруг ставки создавалась атмосфера интриг и тормозов… И в те времена государя отговаривали ездить в армию и вмешиваться непосредственно в дела главнокомандующего.[58] Во всем этом много верного. Государь должен быть вне возможных на него нападок. Он должен стоять высоко, вне непосредственного управления…
1 сентября.
Итак, совершилось то, о чем так много все говорили, судили, волновались и беспокоились. Одна группа лиц осталась недовольна, а именно, мне кажется, та группа, для которой всякое усиление власти нежелательно. Естественно, что государь, опираясь непосредственно на свою армию, представляет куда большую силу, нежели, когда во главе армии был Николай Николаевич, а он сидел в Царском Селе. Большинство же приветствовало эту перемену и мало обратило внимания на смещение Николая Николаевича. Отмечают лишь, что рескрипт Николаю Николаевичу холоднее рескрипта графу Воронцову…[59]
6 сентября. Петрофад.
На днях Алике заехала к мама в Царское Село с двумя старшими дочерьми чай пить. Следует отметить, что за двадцать лет это первый раз, что Алике без Ники приезжает к мама. Но самое интересное — это разговор, который происходил. Алике горько жаловалась, что все, что бы она ни делала, все критикуется, в особенности в Москве и Петрограде. Все восстают против нее и связывают ей этим руки… Мама спросила, правда ли, что она и весь двор переезжают в Москву. „Ах, и до тебя это дошло! Нет, я не переезжаю и не перееду, но „они“ этого хотели, чтобы самим сюда переехать (тут она дала ясный намек, кто это „они“: Николай Николаевич и черногорки[60])“, к счастью, мы об этом вовремя узнали, и меры приняты. „Он“ теперь уедет на Кавказ. Дальше терпеть было невозможно. Ники ничего не знал, что делается на войне; „он“ ему ничего не писал, не говорил. Со всех сторон рвали у Ники власть. Урывали все, что было возможно. Это недопустимо в такое время, когда нужна твердая и непоколебимая власть среди этого развала во власти…
24 сентября.
…Можно пока лишь строить догадки о том, что Ники стали известны какие-то сведения относительно Николая Николаевича, и эти сведения побудили его сменить Николая Николаевича и выражаться крайне резко про „ставку“. Но в чем дело — мы не знаем. Можно сделать одно заключение. Ники всегда очень сдержан, никогда резко про кого бы то ни было не говорит и в принятии коренных мер всегда нерешителен. Ежели теперь он принял такие серьезные меры, как это было 23 августа, и выражается так откровенно про Николая Николаевича, можно с уверенностью сказать, что причины должны быть серьезны, и его долготерпению пришел конец…
27 сентября.
Мамак пила на днях чай у Ники и Алике. Она мне передала, что Ники выглядит очень бодро. Доволен своим новым положением и тем, что в курсе дел… Одно лишь чувствовалось в его разговоре, как это заметила мама, это много горечи к бывшему верховному. Тут, по-видимому, кроется неизвестная для нас причина. Что-то произошло между ними и произошло что-то нехорошее. Иначе он так бы не выражался каждый раз про Николая Николаевича, которого осыпал всякими милостями…»
6Из приведенных выдержек довольно явственно проступает непростой конфликт между Николаем Александровичем и Николаем Николаевичем. Непростой, потому, что он начинался в глубине царской династии, и эти фигуры были действующими лицами многоактной борьбы за власть на верхних этажах императорского дома.
Великий князь Николай Николаевич Младший впервые ощутил огромную разницу между своим положением и положением царского наследника, пожалуй, в десятилетнем возрасте. Его двоюродный брат по отцу, Александр Александрович, вот этой магической приставкой — «наследник», доставшейся ему довольно неожиданно, становился чужим и далеким. Особой близости между ними и раньше не было. Но до того, как умер старший брат Александра, претендовавший на наследство престола, определенное отчуждение между двоюродными братьями объяснялось разницей в возрасте. Один — мальчишка, другой — двадцатилетний юноша. И все же оба, как и многие из их российской и нероссийской родни, находились в одинаковом положении: до короны, как и до бога, — немыслимо высоко и далеко. Но вот для одного из них свет в конце тоннеля забрезжил более явственно. Правда, осчастливился он этим светом спустя шестнадцать лет и мог оставаться наследником еще неопределенный срок, если бы не свершилось убийство отца террористами-народовольцами.
Ну а Николаю Николаевичу и это не светило. Точно так же, как и его отцу — Николаю Николаевичу Старшему, третьему сыну в царской семье. Хотя, если более строго отнестись к фактам, то у Старшего имелись кое-какие иллюзии. Все-таки он родился не в великокняжеской семье, как его тезка-сын, а в царской. Да и пример отца, Николая І, тоже третьего сына в царской семье, мог вселить в ум определенные надежды. Но затем, когда у старшего брата Александра (впоследствии Александра II), пока еще наследника, появились сыновья (Николай, затем Владимир), рухнули и эти надежды. Ему оставалось удовлетворяться только тем, что в обращении к нему, великому князю, прибавлялось — «ваше императорское», да еще претензиями на высокие воинские должности. Так, в русско-турецкую войну 1877–1878 годов он являлся главнокомандующим Дунайской армией, в 1878 году удостоился звания генерал-фельдмаршал. Еще больших успехов на воинском поприще добился его сын — Николай Николаевич Младший. Как уже известно из дневника великого князя Андрея Владимировича, Николай II доверил своему дяде верховное главнокомандование над всей русской армией, обеспечив тем самым и публичные царские почести.
Что за этим скрывалось, попытаюсь разобраться несколько позже, а сейчас попрошу читателей возвратиться к извечным мотивам конфликта между высокородным дядей и его царствующим племянником. Это, подчеркну, не отвлеченная тема, а главенствующая в нашем разговоре. Конечно, вывод, к которому подвожу читателей, — сугубо личное мнение автора. Вместе с тем он, этот вывод, подкреплен всевозможными фактиками и фактами, почерпнутыми из исторических источников. А суть его в том, что основной «темной силой», подтолкнувшей монархию к пропасти, а последнего русского царя к бесследному исчезновению или к смерти, была великокняжеская элита. Склоки, раздоры, зависть, месть, убийства — все это, как и многое другое, копившееся веками, словно грозовые тучи, и, будто тучи грозами, разражавшееся периодическими заговорами и дворцовыми переворотами, но полностью так и не исчезавшее с монаршего надголовья «помазанника божия», — все это способствовало «февральской буре». Примечательной иллюстрацией такого вывода может служить выдержка из воспоминаний князя Владимира Андреевича Оболенского — «Моя жизнь и мои современники». Сам себя он считал республиканцем и с 1917 года являлся не только членом влиятельнейшей партии того времени — конституционно-демократической (кадетов), но и членом ее Центрального комитета, а с весны того же года — секретарем.
Вот что можно прочитать в его воспоминаниях: «На второй день революции в Думу стали являться депутации от всех полков петербургского гарнизона. При мне пришла депутация от Гвардейского флотского экипажа, во главе которой с красным бантом на груди находился ныне провозгласивший себя Императором всея Руси Великий князь Кирилл Владимирович».[61]
Следует уточнить, что названный великий князь — это родной брат автора дневника, выдержки из которого приводились выше, — Андрея Владимировича. Кирилл Владимирович упоминается в дневнике несколько раз. Особенно примечательно то место в записях великого князя Андрея, касающееся его старшего брата Кирилла, где речь идет о важной миссии — поездке в Румынию с целью воспрепятствования немецкому усилению в этой стране и склонения последней на сторону России. Вместе с Кириллом должна была ехать его жена — Даки, Виктория Федоровна, сестра румынской наследной принцессы. В организации этой миссии самое активное участие приняли все Владимировичи во главе с их «мама». Последняя настойчиво советовала «Ники и Алике» разрешить эту поездку и, как будто, по словам Андрея Владимировича, сумела убедить их в ее необходимости. «Вчера мамак была у Ники и Алике, — читаем в дневнике, — и сообщила им этот проект. Ники и Алике были вполне согласны, и Алике, в особенности, нашла, что это крайне своевременно и необходимо. Ники добавил, что он сам об этом уже думал. Теперь мы ждем, что будет. Мама советовала Кириллу ехать к Ники и переговорить с ним об этом. Но он что-то не желает сам начинать этот разговор».[62]
Из последней фразы не совсем понятно, кто именно не желал «сам начинать этот разговор» — Кирилл Владимирович или же Николай Александрович, но в других источниках можно отыскать сведения, которые приписывают «нежелание» скорее всего последнему. Это исходило из не совсем понятного для других недоверия царя к Владимировичам, высказываемого исподволь. Возможно, его наблюдательный и обостренный до болезненности, если речь шла о каких-либо притязаниях на корону (пусть даже и смутно угадываемых), его скрытый для многих природный ум уловил в поведении старшего из Владимировичей — Кирилла какую-то чрезмерную «невеликокняжескую» амбицию. Как бы то ни было, но в одном из писем жене Николай II писал, что, посоветовавшись с генералом Алексеевым и министром иностранных дел Сазоновым, принял решение Румынию пока «оставить в покое и не посылать Кирилла».[63]