1. Телеграммы из Тобольска в Москву и обратно.
2. «Оригиналы» некоторых телеграмм.
3. Выписка из заседания Президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета от 18 июля 1918 г. Протокол № 1.
5. Оригинал телеграммы на имя Свердлова.
6. Письма на французском и русском языке о планах освобождения царской семьи.
7. Сообщение французского радио из Лиона.
8. Так называемая записка Юровского в 2 экземплярах.
9. Препроводительная под грифом «Совершенно секретно», направляемая из Омска, а точнее — из Военно-административного управления восточного фронта армий, помощнику командующего войсками Иркутского военного округа генерал-лейтенанту Марковскому и помеченная октябрем 1919 года.
10. Приложенная к упомянутой препроводительной фотография расписки, датированная 30 апреля 1918 года, «в получении» Белобородовым от Яковлева доставленных из Тобольска в Екатеринбург царя, царицы и их дочери Марии.
11. Копия телеграммы от 6 октября 1919 года с просьбой к начальнику контрразведывательной части, переданной через «второго Генкварверха Красноярска», о срочной высылке (вероятно, в Омск, Соколову) фотографии Яковлева, «причастного к убийству семьи Романовых».
12. Часть списков, заверенных судебным следователем Н. Соколовым, содержащих «сведения о лицах, причастных к убийству государя Императора и его августейшей семьи». Первый список, озаглавленный «Физические участники убийства», включает следующие фамилии и «сведения» о них: «1. Еврей-лютеранин Яков Михайлович Юровский, мещанин гор. Каинска, Томской губернии. 2. Рабочий Прокопий Александрович Никулин. 3. Рабочий Верхне-Исетского завода Петр Захарович Ермаков; 4. Рабочий Верхне-Исетского завода Александр Егорович Костоусов; 5. Рабочий Верхне-Исетского завода Николай Сергеевич Партии; 6. Рабочий Верхне-Исетского завода Василий Иванович Леватных; 7. Немецкий пленный мадьяр по национальности Андраш Бергаш». В списке «Участники уничтожения трупов» значатся 22 фамилии. В третий список — «Участники уничтожения следов преступления в самом доме Ипатьева, где содержалась августейшая семья», внесено 22 фамилии рабочих Сысертского завода и 38 — Злоказовской фабрики и Екатеринбурга. В четвертый — «Интеллектуальные участники убийства» вписан 51 и в пятый — «Шоферы, причастные к делу» — 33 человека.
По всей видимости, все эти копии документов, пунктуально собираемые в свое время Соколовым, затем осели после разгрома Колчака в советских архивах. Об этом свидетельствует и пометка, сделанная на папке: «Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет. Дело о семье быв. царя Николая II. 1918–1919 гг.». Выходит, и так называемая записка Юровского тоже составлялась до 1919 года. Но некоторые сведения, попавшие в нее (более подробно об этом будет изложено позднее), не могли быть известны в это время Юровскому, а если еще учесть, что она составлялась от третьего лица, то предположения о принадлежности «Записки» к Соколовскому архиву не такие уж безосновательные…
— Ну, уж и нет! — возмущается несговорчивый читатель. — Сами призываете других к внимательному прочтению документов, но поступаете совершенно иначе. Последняя строка «Записки» о чем говорит? Да о том, что ее писал большевик, красный. «Секрет был сохранен вполне, — так заканчивается этот документ, — этого места погребения белые не нашли». Если белые искали и не нашли, то хоронить тела могли, естественно, только красные.
— Вполне логично. Но ведь могли прятать и от тех, и от других.
— То есть? Кто мог это делать?
— К примеру, группа монархистов, которая не участвовала ни в белом, ни в красном движении. Или представители иностранных контрразведок. Их во время правления Колчака в Сибири и на Урале было хоть пруд пруди: японская, английская, французская, чешская, итальянская, польская, сербская. Вполне могла принять участие в этой акции и немецкая разведка. Кроме того, мне не хотелось бы спорить по этому поводу, поскольку придерживаюсь мнения, что трупов царя и его семьи, по крайней мере главных из них, вообще в упоминаемом захоронении не должно быть.
— Это тоже несерьезно. А как же тогда раскопки, произведенные Гелием Рябовым и Александром Авдониным в 1979 году и последним — двенадцать лет спустя? Посмотрите, посмотрите публикации об этом событии. Хотя бы в «Известиях» в июле — августе 1991 года. Ведь в первый и во второй раз были найдены останки трупов. И как установлено, царской семьи.
— Такой твердой определенности, на мой (и не только мой) взгляд,[15] еще не установили. Более того, высказывались совершенно иные предположения о принадлежности найденных останков. Нужна квалифицированная и непредвзятая экспертиза.
— Ну а если ее результаты подтвердят предположения тех же Рябова, Авдонина. Что вы на это скажете?
— Соглашусь с результатами экспертизы, поскольку верю только фактам и объективным документам. Но и после этого мне трудно будет поверить в большевистскую версию расстрела, так как я вижу в ней мало логики и еще меньше доказательств. Аргументов в пользу антибольшевистской версии значительно больше. Бросающиеся в глаза детали жестокой акции, порой нелепые и необъяснимые, скорее говорят о провокации, чем о какой-то крайней необходимости. А смысл в провокации довольно явный: возбудить против большевиков вражду и ненависть даже у временных союзников и попутчиков, не говоря о противниках.
— Довольно, — раздражается оппонент. — Мы здесь согласия не найдем. Вернемся лучше к Радзинскому. Рассматривая его публикации в «Огоньке», вы остановились на «во-первых». А что «во-вторых»?
— Во-вторых, скрытое неуважение к читателю с его стороны усиливается более явным неуважением к исследуемому документу. Речь снова идет об этой самой «тоненькой папке» (ЦГАОР.[16] Ф. 601. Оп. 2. Ед. хр. 35), в частности о «Записке Юровского». Я не только внимательно ознакомился с содержимым папки, но и тщательно сверил текст опубликованного документа в «Огоньке» с подлинником. Хотя Радзинский и предупредил читателей, что текст представляет из себя несколько страничек, напечатанных на машинке, но не уточнил, что это далеко не первый экземпляр, судя по машинописным строчкам. Можно ли быть уверенным даже не на сто, а на пятьдесят процентов, что эти «воспоминания» принадлежат именно руке Юровского, если нет не только оригинала, но и первого машинописного экземпляра настоящего документа? Радзинский убежден, что можно, поскольку карандашные правки и вставки на полях, обведенные впоследствии чернилами, сделаны, по его мнению, рукой Юровского. Он утверждает, что «аккуратный, четкий почерк, знакомый почерк человека с бородкой», т. е. Юровского, и что «почерк Юровского остался на документах Ипатьевского дома». В следующем же абзаце, нисколько не смущаясь, он сознается, что «читал описания той чудовищной ночи», которые все были «с того берега», все были опубликованы «врагами Октября». Так какие же «документы Ипатьевского дома» мог видеть Радзинский, если их вывез в свое время Соколов?.. Его ссылка на этот злосчастный дом такая же сомнительная, как и рассказ Ельцина репортеру Ленинградского телевидения в одном из его многочисленных интервью. Он говорил о том, что в бытность его первым секретарем Свердловского обкома партии поступил якобы приказ от Брежнева взорвать дом Ипатьева. Как ни противился Ельцин, подчиниться пришлось. Конечно, разве мог он тогда оставить перспективную должность и «перспективную» партию? Разве мог, как сделал это позже, в удобный и даже выигрышный для себя момент, громогласно заявить о выходе из «изуверской» партии? Ни смелости, ни духу, ни желания не хватило. Правда, в интервью нет подробностей, каким образом Ельцин заставлял других осуществить этот приказ (не сам же ночью возил и подкладывал взрывчатку и уничтожал дом!), кому грозил отлучением от партии, как это делал якобы по отношению к нему Брежнев. Документов, «узаконивших» эту акцию, обнародовано не было. Инициативу в ее осуществлении теперь так же легко приписать покойному Брежневу, как Радзинский делает это по отношению к Ленину, приписывая ему руководящую роль в расстреле царской семьи. Но если главное действующее лицо в уничтожении дома Ипатьева известно — Ельцин, публично признавшийся в содеянном, то с «главным действующим лицом расстрела» — Юровским немного сложнее. Радзинский не только не поставил точку в этом деле, не только не прояснил ситуацию, но «насыпал» многоточий и заронил еще большее сомнение в причастности большевиков к исчезновению царской семьи.
Специалисты-графологи неделями, иногда месяцами тщательно сравнивают начертания букв, чтобы узнать тот или иной почерк, а Радзинскому хватило беглого взгляда, чтобы убедиться — этот почерк ему знаком, этот почерк «человека с бородкой». Причем заявить так, не сравнивая двух документов. Документом из несуществующего дома Ипатьева, сидя в архиве, он не обладал, документ из архива для сличения не выносил. Но и это, прав читатель-скептик, тоже еще не аргумент. Есть еще более спорные моменты. Описывая «тоненькую папку», или «Дело о семье бывшего царя Николая Второго», Радзинский оговаривается, что оно, это «Дело», заканчивается «той самой „Запиской“», т. е. «воспоминаниями Юровского». Но это вовсе не так. Вслед за «Запиской» подшиты еще несколько документов, из содержания коих следует, что они извлечены из «колчаковского архива». Словом, это те самые агентурные донесения, которыми, не исключено, пользовался Соколов, расследовавший по заданию Колчака «Дело о царской семье». Почему же нельзя допустить, причем даже в большей мере, чем утверждение Радзинского, что и «Записка» составлялась в том же ведомстве — в колчаковской контрразведке? Ведь «воспоминания Юровского» ведутся от третьего лица, и он, Юровский, здесь именуется «комендантом».