В это время в комнату вошел доктор Вернер, извиняясь за опоздание: он должен провести время у постели несчастной Песцовой, а потом еще задержался, беседуя с военным медиком Мойером, осматривавшим тело ее убиенной дочери. Все общество потребовало от Ивана Ивановича поделиться последними и самыми достоверными сведениями из первых рук. Доктор сообщил, что ни в католипсическое состояние, ни в паралич бедная майорша не впала, но ноги у нее отнялись и был сильный сердечный припадок, но, кажется, все обошлось. Что касается Лизаветы Песцовой то выяснилось, что она была убита несколькими ударами ножа, скорее всего кинжала, в шею, а страшные раны и синяки по всему телу получены ею уже после гибели.
— Но это еще ужаснее, — вскрикнула княгиня Лиговская, — бить и топтать только что скончавшуюся в муках девицу, — для этого надо быть не просто дикарем, а безумным дикарем, чудовищем! И Ваша маленькая внучка нашла это истерзанное тело, бедное, бедное дитя! — обратилась княгиня Ольга Николаевна к сидящей рядом Фадеевой.
— Моя внучка, к счастью, обладает таким же самообладанием и смелостью, как ее бабушка, — возразил стоящий за креслом жены Андрей Михайлович.
«Бедное дитя» в это время сидело на лавке в саду, где на в кучу теплого песка была посажена маленькая Верочка, и строило рожи, вызывая заливчатый смех малышки.
— Леля, а скажи правду, — обратилась к ней сидящая рядом маленькая тетушка Надя, — зачем ты все же полезла на гору? Не за цветком ведь. Сестра Елена Андреевна верно сказала, таких желтых цветов вдоль тропы полным-полно.
— Правду?! — Леля уставилась на Надин своими огромными голубыми глазами, излучавшими какой-то фосфорический блеск. — Это мне Индус приказал туда залезть. «Ты там найдешь что-то важное и страшное, ты должна это найти!» — так он велел.
— Какой еще Индус? — Надя с тревогой взглянула на племянницу со сверкающими глазами и ореолом светлых кудрей, которые светились в лучах закатного солнца нимбом, и почти задрожала от страха.
— Индус, который приходит ко мне во сне и рассказывает о будущем, — низким таинственным голосом ответила Леля.
Тут солнце скрылось за горой, нимб погас, няня Орина пришла за Верочкой и велела девочкам идти в дом.
В гостиной между тем разговор взрослых перешел на более мирные темы. Заговорили о литературе, о гибели нынешней зимой поэта Пушкина, и Елена Ган рассказала, что ей довелось незадолго до того видеть поэта на одной из выставок, которые она посещала в Петербурге, где тогда жила: «Я воображала его черным брюнетом, а его волосы не темнее моих, длинные, взъерошенные… он был бы некрасив, если бы не глаза. Глаза — блестят, как угли, и в беспрерывном движении. Я, разумеется, забыла картины, чтоб смотреть на него. И он… несколько раз взглядывал на меня, улыбался. А наша маман, — вы не поверите — была одна из первых, кто угадал в Пушкине гения. Ведь ей папá привез в подарок «Кавказского пленника» и «Бахчисарайский фонтан», собственноручно переписанные поэтом.
— В самом деле? — княжна Мери с изумлением посмотрела на Елену Павловну.
— Да, это правда, — улыбнулся Андрей Михайлович. — Привез ей из Кишинева вместо гостинца. Я тогда ездил по службе в Бессарабию, и в доме генерала Инзова останавливался иногда в одной комнате со ссыльным молодым сочинителем. Моя Елена Павловна пришла от них в такое восхищение, что целую ночь читала и перечитывала их несколько раз, а на другой день объявила, что Пушкин несомненно «гениальный, великий поэт». Он тогда был еще в начале своего литературного поприща и не очень известен. Так что супруга моя едва ли не одна из первых признала в Пушкине гениальный талант и назвала его великим поэтом».
Разговор продолжался, перескакивая с одной темы на другую. Печорин с Фадеевым вышли на террасу, раскурить по трубке. «Эх, раз уж принялись вспоминать, еще расскажу про Пушкина, не при дамах, — сказал Андрей Михайлович. — Жить-то с ним в одной комнате для меня было крайне неудобно, потому что я приезжал по делам, имел занятия, вставал и ложился спать рано, а он по целым ночам не спал, писал, возился, декламировал и громко мне читал свои стихи. Летом, разоблачался совершенно и производил все свои ночные эволюции в комнате, во всей наготе своего натурального образа».