— Ты умна и начитанна, девочка.
Софии показалось, будто от этих слов она стала вдвое выше. Помещение, в котором она стояла, показалось ей слишком узким и маленьким. Границы ее мира, состоящего из письма, отодвинулись и расширились до невероятных размеров.
— Откуда она знает все это? — голос Мехтгильды вернул ее обратно на узкую тропу. — Даже если София провела в монастыре всю жизнь, то это всего двенадцать лет, — как за столь короткое время она смогла выучить наизусть все, что только что рассказала?
Сестра Ирмингард незаметно покачала головой, но София не смотрела на нее.
— Ты глупая гусыня! — издевалась она. — Я схватываю и учу все намного быстрее каждой из вас! Мне вовсе не нужно повторять по сто раз каждую фразу! Я помню наизусть не только псалмы из евангелия, которые мы постоянно слышим, — нет, все, что мне когда-либо довелось прочесть, навсегда остается в моей памяти. Дайте мне строку, и я смогу повторить ее через много лет! Дайте мне книгу, и мне достаточно прочитать ее один раз, чтобы запомнить содержание на всю жизнь! Я обладаю талантом, каким не обладает ни одна из вас — и поэтому я стану не просто глупой переписчицей, а великой ученой, может быть, самой великой из когда-либо живших.
Лицо Мехтгильды, прежде красное от гнева, приобрело свой обычный оттенок. На ее бледных губах заиграла торжествующая улыбка.
— Это проделки дьявола, — с удовлетворением сказала она. — Это проделки дьявола. Ты состоишь в союзе с сатаной — а ничего другого и нельзя было ожидать от твоего происхождения. Такую, как ты, следует немедленно прогнать из монастыря, чтобы дьявол не смог подобраться к нашим душам и отравить их.
1245 год
Женский монастырь, город Корбейль
Благословен был сон Роэзии.
Даже когда ей приходилось пережить что-то ужасное, а такое случалось нередко в течение пяти десятилетий ее жизни, Роэзию не преследовали по ночам мрачные сны или грозные персонажи. Она пряталась от них в темноте, тихой, благосклонной, в которой ничего не происходило.
Нет, она не боялась ночей.
Помимо этого, все неприятное, например три свадьбы и многочисленные смерти, которыми был отмечен ее жизненный путь, случалось чаще всего днем. В первую брачную ночь летнее солнце еще проникало сквозь ставни, когда робкий четырнадцатилетний супруг, который был немногим старше ее, несколько часов безуспешно пытался проникнуть в нее. Он сильно потел и много . раз останавливался, пытаясь восстановить тяжелое дыхание и успокоить отчаянно бьющееся сердце. Она же наказывала его тем, что лежала неподвижно, с закрытыми глазами, и в то время, как с него ручьем стекал пот, ее тело оставалось сухим.
В последующие годы замужества (которых было не так много, поскольку ее супруга убили раньше, чем ему исполнилось двадцать) ему легче удавалось запустить в нее свое семя. А она научилась предоставлять тело самому себе и тонуть в мыслях — в нетронутом и одиноком мире, похожим на бесполезную ширь необработанных полей.
Двум супругам, которые последовали за первым (за одного ее выдали замуж для того, чтобы усилить вражду Нормандии и Франции, а за другого — чтобы укрепить хрупкую покорность), не было дано проникнуть в этот мир, как не потрясли его ни их смерти, ни рождение шестерых детей (по двое от каждого мужа), ни их смерть, последовавшая вскоре после рождения.
Только когда она в третий раз осталась вдовой, стало заметно, что за ее пустым, равнодушным взглядом что-то скрывается. Она решительно заявила, что уже слишком стара, а ее тело слишком изможденное и дряблое, чтобы снова заключать узы брака. Так что пусть младшие сестры ручаются за политику тщеславного нормандского дядюшки, она же уйдет в монастырь, чтобы окружающая тишина соответствовала тишине ее внутреннего мира.
Ей удалось настоять на своем. Может, потому, что все мужчины, которые могли взять ее в жены, сражались на юге против еретиков. Может, потому, что принадлежность Нормандии к Франции больше не вызывала сомнений, а может, и потому, что она вела себя так незаметно, наталкиваясь на жизненные барьеры, что жизнь уже не хотела иметь с ней дела.
С этого момента дни стали такими же беззаботными и тихими, как ночи.
Только сегодня, в час между ночным богослужением и утренним восхвалением, когда высокое положение позволило ей поспать подольше, в то время как остальные сестры должны были выполнять свои обязанности, произошло иначе. Сначала в ее глубокий сон прокрался чей-то шепот, затем стук и, наконец, настойчивый крик. Все это не разбудило бы ее — она проснулась, услышав слова, которые выкрикивали возбужденные голоса. Они перебивали друг друга, пытались перекричать, превратились в хор, у которого была только одна цель: принести ей ужасную новость.