Барнеби выбрался из машины и перешел улицу. Во рту у него пересохло, и он ощущал, как колотится сердце. На ходу он представлял себе студию. Опрятно. Профессионально. Стол на козлах. Кисти и краски. Ничего необычного, но, торопясь по грязной дороге, он все больше убеждался, что догадка верна.
Коттедж, сейчас не освещенный солнцем, опять казался холодным и серым. Барнеби открыл входную дверь и позвал:
— Мисс Лэйси? — Он не думал, что она осталась ночевать в последнюю перед свадьбой ночь здесь, но решил на всякий случай удостовериться, чтобы ненароком не напугать ее. Ему никто не ответил. Через пустой дверной проем он вошел в студию.
Все выглядело точно так же, как и вчера. Он поочередно брал в руки все баночки, тюбики и жестянки; открывал их, нюхал. Кажется, в них не было ничего такого, чего быть не должно. Кисти выглядели просто кистями. В углу, в шкафу, стояло множество альбомов и каталогов живописи. Он пролистывал их, тряс. Ничего не упало на пол. Еще он обнаружил одну бутыль с чистым растворителем, другую — с помутневшим от красок, и несколько тряпок, часть чистых и аккуратно сложенных, часть — в пятнах, скомканных. На подоконнике ничего не было. Барнеби перешел к картинам.
Он не знал точно, чего ждал. Айрис Рейнберд называла их отвратительными и жестокими. Барнеби сознавал, что, познакомившись с художником, помнил об этой характеристике и испытывал подленькую надежду, что у него действительно нет таланта. Но эта надежда теперь рассыпалась в прах.
Первый холст, который он открыл, оказался портретом Дэнниса Рейнберда, и это была восхитительная работа. Краски блестели, как будто еще не успели просохнуть. Сочетание серого и желтой охры напомнило ему свежую глину. Вблизи картина казалась незаконченной, почти сырой, но, поставленная на подоконник в нескольких футах, вдруг превратилась в совершенное отражение жизни. На Дэннисе была рубаха с открытым воротом, край которого, так же, как и его руки, растушевывался, сливаясь с тенями фона. Тонкие ключицы выступали под кожей ясно и хрупко, как у птицы. Основные черты лица были намечены жирными желтыми мазками, которые удивительным образом создавали ощущение живой плоти в движении и тайне. Губы были плотно сжаты, взгляд обращен внутрь, словно отражая работу мысли, происходящую в голове модели. В нем читалось одиночество и сожаление. Художник распознал и перенес на холст больше, чем физический облик Дэнниса Рейнберда. Портрет раскрывал тайную сущность этого человека. Неудивительно, что его мать отзывалась о Майкле Лэйси с такой ненавистью.
Другой портрет. Пожилая дама с букетиком фиалок. Глаза теряются среди исчертивших смуглое лицо морщин. Она смотрит умудренно и спокойно, но губы улыбаются с изяществом и живостью молоденькой девушки. Фиалки кое-где сохраняют серебристое сверкание от росы. Среди картин оказалось несколько абстрактных полотен и пейзажей; Барнеби, разворачивая их лицом к себе, ощущал нарастающий восторг. Ничего удивительного, что Лэйси относился к окружающему миру с пренебрежением, если у него в голове происходило такое.
Кукурузное поле с маками, берег речушки, покрытый дикими цветами, две картины, которые могли бы изображать садик мисс Симпсон. Все они на миллион миль отстояли от того аккуратного и точного натурализма, к которому стремились в том клубе искусств, куда ходил Барнеби. Лэйси рисовал медные небеса, растянувшиеся над бесконечными, почти бесцветными пляжами; дрожащие в жарком воздухе здания; сады, кипящие буйством жизни, купающиеся в золотом свете. Барнеби прислонил их к стене и ему показалось, что солнечный свет льется с холстов, собираясь сверкающими лужицами на деревянном полу.
Абстрактные холсты были очень большими и лаконичными. Жирный белый фон и в одном уголке разлетающаяся взрывом звезда. Концентрические кольца постепенно сгущающегося оттенка, в конце концов сжимающиеся в ослепительно черную точку. Потом Барнеби взялся за папку с эскизами. Он увидел наброски к портрету Джуди Лесситер, сделанные на скорую руку, но полные жизни. Это вернуло Барнеби в реальность и к тому, зачем он здесь.
Он снова присмотрелся получше ко всем полотнам. В них, казалось, не было ничего разоблачительного. Ничего такого, что стоило бы прятать за вечно запертой дверью. Отступив назад, он споткнулся о мольберт. Мольберт повалился на бок, и старая рубашка, висящая на нем, съехала на сторону. Барнеби поставил мольберт на место и накинул рубаху обратно. Она приняла квадратную форму, поддерживаемая двумя перекрещивающимися планками. Но это была не та форма, что вчера. Не такая жесткая. Барнеби не сомневался, что еще вчера на мольберте был установлен большой холст. А это означало, что после этого, но перед тем, как Барнеби вернулся, кто-то еще побывал в коттедже и забрал его.