10 ч. 56 мин. Фрошбахель
«Там свободно бегает серийный убийца. И мы должны его найти». Во всех американских мыльных сериалах встречалось это предложение, подумал Куница. До цели оставалось всего несколько метров. На маленьком пригорке он снял свои рюкзаки, сел и отдышался. Он пришел, запыхавшись, и теперь смотрел, с трудом переводя дыхание, вниз в долину. Где-то там внизу, подумал Куница, где-то там среди других сидит комиссар. И я должен дать ему работу.
11 ч. 02 мин. Шахенхойзер
Куница разорвал пакетик с одноразовыми перчатками и надел их. Затем он достал ручку и бумагу из пластикового файла и написал:
Дорогой господин комиссар Еннервайн!
Мне двадцать семь лет, мне сорок три года, и мне скоро шестьдесят. Я верующий пресвитерианец, я верующий буддист, я практикующий проповедник вуду в приходе Вуду в районе Северный Дуйсбург. Я урожденный житель Хаммерсбаха. Я мужчина, а может быть, женщина, ах, как это прекрасно, когда ты паришь в виртуальном, потенциальном пространстве, если ты «вещь в себе», а не один из его множественных проявлений.
Это, собственно, самое привлекательное в серийном убийстве, что ты (хотя бы на некоторое время) представляешь собой беспрофильное все, что объединяет в себе многие существа, которые очень медленно сужаются в одно, скучное, конкретное. Но самое волнительное для всех сторон это как раз то время, когда преступник имеет такой нечеткий профиль, что каждый из причастных лиц думает: это мог бы быть и я сам, у меня просто не хватило мужества зайти так далеко.
Второе покушение вскоре предстоит, господин комиссар!
С уважением — из Грайнау, из Хаммерсбаха, из Клайса, из Фарханта, из Крюна…
27
Оге Сёренсен ехал верхом по лесу Мора, на серой в яблоках лошади, которую ему подарила богиня асов Кригальда. Ее избушка была чисто прибрана, он вошел и спросил Тора с молотом. Уже уехав, подумал, не сделал ли он большой ошибки. Совсем позади, на столе в избушке Кригальды он увидел пакетик саго, стакан сметаны и миску ежевики. Саго, сметана и ежевика, это же были ингредиенты для — ну? На высоте Луписвульде он вспомнил, Оге улыбнулся, и мамаша Сёренсен не могла этого не заметить.
Она держала руку сына, но могла бы также держать и один из кабелей, которые выходили из медицинских аппаратов и падали на Оге, как жаждущие задушить его змеи. Мамаша получила разрешение остаться здесь. Она знала, что означает это разрешение. То, что у Оге уже практически не было шансов.
Самой клиникой она была довольна. Персонал больницы был любезным, врачи готовы были дать любую информацию. Но заслуживающим критики она считала единственный факт, что во всем здании не было ни одного знака Ø. Вместо этого санитары написали на карточке в ногах кровати СОЕРЕНСЕН, как будто это было одно и то же. СЁРЕНСЕН было написано на бутылках с раствором для вливания, а на одном из медицинских приборов даже можно было прочесть A_GE SO_RENSEN. Как это можно было произнести? В такое время, когда на каждой игрушечной клавиатуре уже можно было найти @ и €, казалось, что Ø это не тот знак, который был нужен миру. За все те недели, что она была здесь, она не встретила ни одного Å и ни одного Ø. И это при том, что датчане когда-то владели половиной Европы. Однако это было уже слишком давно, тысячу лет тому назад, во времена Кнута Великого: Норвегия, Шотландия, Литва, Северная Германия вплоть до Ганновера и даже Нюрнберга, все это принадлежало Дании!
А в остальном она не могла жаловаться на клинику. Несколько дней тому назад к ней даже пришел главный врач, лысый мужчина ростом в два метра с большими, живыми глазами, который в коридоре напевал песню Боба Дилана: A hard rain’s a-gonna fall, во всяком случае, он обладал чувством юмора. Затем он откашлялся:
— Внизу опять стоит кто-то из прессы, госпожа Сёренсен. Он хочет с вами поговорить.
— Сколько раз можно говорить этим людям, что я этого не люблю. Я уже все сказала.