— Опять эта Ильзе Шмитц, — сказал Еннервайн. — Мы действительно должны не упускать ее из виду.
— Я бы, чует мое нутро, исключила всех, имеющих дело с «Impossible», — сказала Мария. Все усмехнулись, так как доктор фрау Шмальфус была самая интеллигентная сотрудница в команде. — Это ненормальная публика, — продолжила она. — Но они все хотят сделать карьеру менеджера, а не изображать серийных убийц. Их привлекает игра с экономической властью, а мы, представители государственной власти, для них не соперники. И еще кое-что: они получают кайф от того, что они подвергают опасности самих себя, а не других.
— Но на сто процентов вы не исключаете организаторов или участников этого похода? — спросил Штенгеле.
— Нет, конечно, нет. Но на девяносто процентов. Это как раз проблема при профайлинге. Все время речь идет о вероятности.
— А теперь к вам, Холльайзен, — сказал Еннервайн. — Вы уже составили список местных жителей…
— …которые могли бы иметь отношение к записи в книге посетителей на вершине? — перебил тот. — Примерно двадцать семь тысяч, то есть все. Мы точно также могли просить сделать образцы почерка всех жителей — и опозориться навеки, если это окажется кто-то не из местных.
— Штенгеле, как прошла ваша акция с горноспасателями?
— Горноспасатели все еще находятся на вершине Кротеннкопф. На Шахене с этого времени тоже. Но вы видите, что это дало. Куница не такой глупый, чтобы два раза идти на одну и ту же гору.
Вошел Ханс-Йохен Беккер:
— Никаких отпечатков пальцев, никаких следов на адской машине, так же мало, как и на письме с признанием.
— А что это за адская машина?
— Переделанный кухонный таймер, влагонепроницаемые шнуры зажигания, два стержня гремучей ртути на каждую взрывную скважину — непрофессиональная работа, но и не совсем дилетантская.
— Хорошо, за дело, — сказал Еннервайн. — Если у кого-то будет что-то новое, то сразу же доложить мне.
Еннервайн собирался совершить небольшую прогулку, подышать свежим воздухом, использовать спортивные возможности здесь на курорте, чтобы поразмышлять. Ждать Еннервайн не любил. Итак, он пошел вдоль Брайтенштрасе, мимо маленькой Песткирхе, прогулялся вниз по напоминающему Средневековье переулку и совершенно не случайно вышел на улицу, которая вела к трамплину. Его уже было видно, гигантский спуск, который привлекал сюда массы народа и открывал множество больших и маленьких кошельков. Маленькая, еще не оформившаяся мысль, нерешенный вопрос, засевший в затылке у Еннервайна, не выходила у него из головы. Он пошел в направлении трамплина. Хотя территория уже давно очистилась от снега, но группа Куница решилась не начинать больше подробных поисков правой лыжи Оге Сёренсена и возможной пули. Лыжу взял какой-то фанат, в этом Еннервайн был уверен. Но почему не нашли пулю? Еннервайн еще раз обобщил. Куница хотел показать, что мог совершить покушения. В его первоначальную цель не входило убивать Сёренсена, а превратить мероприятие, которое увидят миллионы людей, в катастрофу. Для этого не нужно было смертельно ранить Сёренсена, он просто хотел, чтобы тот сорвался. А пули не нашли. Потому что никакой пули не было. Потому что, ну конечно, это было оружие без снаряда!
— Оружие без снаряда?! — спросил Штенгеле, когда Еннервайн вернулся в полицейский участок.
— Да, именно так. Сёренсена не хотели убивать, ему хотели просто помешать. И это должна была устроить небольшая, резкая боль посреди полета.
— Если только… ружье с наркотическим средством для оглушения. Маленький укол, обычно для диких животных.
— Задумано очень сложно. Такой шприц с анестезирующим средством имеет снаряд, который где-то лежит и позже может быть найден, в связи с чем возникнут вопросы о происхождении. Процесс прицеливания и выстрела не должен быть узнаваем, видимым и слышимым. И — что очень важно — не должно остаться пули. Но хватит игры в загадки!
— Бесшумно? Бесшумно? Что стреляет бесшумно? Стрела и лук?
— Ба!
— Арбалет?
— Тьфу!
— Рогатка?
— Очень остроумно.
— Аааааааааааа! — заорал вдруг Людвиг Штенгеле и хлопнул себя рукой по лбу. — Конечно, я догадался: свет. Лазер. Гениально: лазерное ружье!
— Точно, — сказал Еннервайн. — Луч, насколько я знаю, для наблюдателя и для обстреливаемого невидим — разве что его ослепляет. Он не может вызвать каких-либо существенных повреждений, боль не сильнее, чем от удара током. Это может вызвать возбуждение, побуждение, которое заставит обстрелянного непроизвольно сделать нервное движение.
Штенгеле свистнул сквозь зубы.