— Садись, говнюк, и быстренько изложи на хотя бы приближенном к литературному русском языке все события, связанные с моей персоной. Владислава Николаевича опять же не забудь помянуть. Давай-давай. И не надейся, что я промахнусь или сдрейфлю — не на ту напал.
«Где они, голливудские режиссеры, свет „Юпитеров“ и мигание красного глазка камеры? Какие таланты пропадают!»
Через пятнадцать минут, в течение которых я мучительно прислушивалась, не слышны ли шаги возвращающихся бандитов, он подвинул в мою сторону исписанные листки. Взгляд испытующий: чего, мол, теперь-то делать станешь.
— Сверни в четыре раза и скрепи скрепкой так, чтобы не разворачивались. Готово? Теперь сунь внутрь вон ту штуковину и кидай на диван. Да не дури! Умница.
— До ближайшего жилья больше сорока километров, и все тайгой. Мобила не берет. Пойдешь по дороге — поймаем сразу. А тайга ночью — не парк Горького, голуба.
— Предпочитаю общество медведей и волков.
— Да уж, они, пожалуй, будут понежнее, — сволочь оскалила на меня желтоватые зубы. — Правда, тебе до них еще добраться надо. Ворота закрыты, забор под током.
— Спасибо, что предупредил.
Я начала пятится.
— Сиди тихонько, может, и цел останешься.
Шагнула назад и как смогла быстро захлопнула дверь, а потом подперла ее под ручку стоявшим рядом стулом. Хлипкое сооруженьице, но что еще можно предпринять? На самом деле хлопнуть гада? Наша мамочка маньяк-убийца!
Глава 20
Я нервно хмыкнула и заторопилась вон из дома. Да. Я опять бежала в сторону реки. А куда еще? Вода была по-вечернему теплой. И зачем только переодевалась? Засунула пистолет за шиворот блузки, заправленной в джинсы; зажала в поднятой левой руке полученное признание, увы, бесполезный мобильник и поплыла, подгребая правой. Вскоре течение подхватило и потянуло в сторону. Я не противилась, экономя силы. По воде звук слышен издалека — незадачливые преследователи мои возвращались. К счастью, с другой стороны. Но я все равно испугалась, забарахталась и… все-таки благополучно утопила телефон. Бумажка с признаниями тоже шмякнулась в воду, но, понятно, не утонула и я ее, тихо чертыхаясь, выловила. Блин!
Когда огни петренковского причала скрылись за изгибом русла, я позволила себе направиться к берегу, благо и струя, до сих пор тащившая меня прочь, здесь прибивалась к излучине. Теперь я оказалась с противоположной стороны фазенды, а значит, и с другой стороны от дороги, которая вела к людям. К Славе Ильченко… Может, все-таки следовало позвонить, воспользовавшись телефоном Петренки? Но оставаться в доме и дальше было опасно. Да и неправильно втягивать чужих людей в это безумие, которое разливалось все шире, как река после снежной зимы. Ладно. Проехали. А то, что я с другой стороны реки, даже хорошо, искать-то будут прежде всего там, а не здесь! Но что это дает лично мне? Зеро. Выпало зеро. Ноль без палочки…
Что теперь? Идти ночью в тайгу — самоубийство. Значит, переждать. Я забралась поглубже в кусты и там устроила себе уютное гнездо из прошлогодних листьев и травы. Первым делом разложила сушиться петренковскую писульку — будет смешно, если в ней он лишь раз сорок повторил: «Иди к черту, дура наивная!» Потом вытащила из карманов добро. Деньги и носовой платок тоже расправила и выложила рядком, пластиковое рабочее удостоверение просто обтерла. Всю ночь я просидела, тревожно ловя то удалявшиеся, то вновь надвигавшиеся перекрикивания братков, но рядом они так и не появились — видно и в голову не пришло, что я буду спокойненько торчать, по сути, прямо у них под носом. Когда же стало светать, я поднялась. Теперь мне предстояло обогнуть фазенду по максимально большому радиусу и начать пробираться к цивилизации.
К полудню усталость и бессонная ночь победили мое сопротивление. Я нашла какую-то сухую песчаную ямку, забралась в нее и, свернувшись клубком — благо одежда уже подсохла — моментально уснула. Снилось мне что-то совершенно невообразимое в моем теперешнем положении — я, вся из себя в бледно-голубом, восседала в удобном шезлонге на палубе роскошного океанского лайнера. Вот из туманной дали выплыл официант — белый верх, черный низ — со сверкающим на солнце золотым подносиком в руках. На подносике почему-то торжественно высился граненый стакан водки, поверх которого лежал кусок черного хлеба — совсем так, как ставят за упокой души на поминках.
— Спасибо, мне нельзя, я беременна, — ответила я ему очень серьезно и, кажется, от этих самых слов проснулась.