— Тяжелая артиллерия, Мария Александровна?
Я рассмеялась:
— Оружие скорее психологическое, Михаил Иванович. Вряд ли когда смогу во что-то живое выстрелить.
— Тогда, не обессудь, оставлю-ка я его до времени себе.
— Спасибо, — несколько невпопад, но совершенно искренне ответила я и переступила порог горницы.
Именно так и хотелось назвать эту просторную светлую комнату. Белоснежные, вручную вышитые занавески на окнах, иконка в углу, под ней мерцает лампада, громадная выбеленная печь, светлое дерево выскобленного добела стола, румяные мордашки русоволосых детей и, наконец, сама хозяйка — не по моде пышная, но донельзя уютная и какая-то теплая, в нарядном домашнем платье, причудливо расшитом по подолу, рукавам и у открытого ворота. Накормила она меня до отвала. Давно так вкусно не ела. От еды словно опьянела, глаза стали слипаться, но этого счастья позволить себе пока не могла.
— Михаил Иванович, как мне в Энск от вас попасть?
— Эвон! В Энск! — задумался. — Чего тебе там делать-то?
— Ждут меня. Волноваться будут. Да и улетать мне завтра, то есть уже сегодня… — я прикрыла ладонью рот.
— Плохи дела. Ну да посмотрим, что тут можно сделать.
Поднялся из-за стола, грузно, словно и вправду медведь, двинулся вглубь дома. Я тоже встала, поблагодарила, но за хозяином не пошла — не приглашали. Вышла на крыльцо, потом во двор. Вечерело. Солнце уже убралось за острые пики елей. Даже воздух стал другим. Из дверей сарая выглянула пестрая добродушная морда коровы, и я решила подойти поближе.
Внезапно какой-то совершенно чуждый всему окружению звук нарушил идиллию этого богом забытого уголка. Я обернулась на него, задрала голову, и глаза мои полезли на лоб — из верхушки покрытой тесом крыши, тихо жужжа, выдвигалась параболическая антенна, попутно раскрывая металлические лепестки…
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… — несколько не к месту пробормотала я и присела на выщербленный пень, на котором хозяин, видно, колол дрова.
Там он и застал меня, когда через четверть часа появился на пороге дома. Хмыкнул, проследив за моим обалделым взглядом, глянул с затаенным весельем: мол, что, думала — мы здесь только и умеем лаптями щи хлебать?
— Вертолет еще не вернулся из Якурима. Так что раньше завтрашнего утра ничего не выйдет…
— Что за вертолет? — внезапно забеспокоилась я.
— Не кипеши. Не сегодня улетишь в эту свою Москву — так завтра. Может, так оно и лучше будет… — туманно завершил разговор он и, развернувшись, пошел обратно в дом. Однако на пороге обернулся.
— Переночуешь на сеновале. Там тебе удобнее будет. Мариша все нужное даст — одеяло там, подушки.
— Спасибо.
Через полчаса я уже с блаженным вздохом растянулась на ароматной травяной постели. Какое-то время обдумывала возможность сходить и попроситься позвонить домой или хотя бы Славе Ильченко в Энск, но почему-то забоялась и вскоре уже начала дремать. Не знаю, что меня разбудило, может, ветер зашумел в верхушках темных деревьев? Или все-таки это сделал Ника? Как ни бесшумно он ходил, но в моем нервозном состоянии даже звук его дыхания способен был заставить меня вскочить с колотящимся в груди сердцем. Парень сидел совсем близко — протяни руку и коснешься.
Я не успела подумать об этом, как он так и поступил, положив свою ладонь мне на ногу чуть выше щиколотки.
Глава 21
Рука его была сухая и горячая, но меня почему-то зазнобило.
— Ника, не надо этого… — начала было я и осеклась — он же не слышит, и здесь слишком темно, чтобы суметь прочесть что-то по губам…
Свет, нужен свет! Чуть в стороне на сене лежал яркий серебристо-бледный мазок лунного света, падавший сквозь слуховое оконце. Я двинулась к нему, и в то же мгновение юноша, видно, испугавшись, что я убегу, метнулся ко мне и повалил на спину, подмяв своим молодым, сильным и жаждущим телом. Я рванулась, но этим, должно быть, только раззадорила его. Он стиснул мои запястья одной рукой, другая уже поспешно и неловко шарила у меня под одеждой… Господи, да что же это?! Что делать-то? Я изогнулась в тщетном усилии освободиться.
И вдруг все кончилось. Неожиданно он выпустил меня и, откатившись в сторону, заплакал… Звуки эти, не слышные ему самому, были странными, даже жутковатыми, словно стонало и жаловалось раненое животное. Я оцепенела, пронзенная такой острой жалостью, что сама почувствовала боль.
— Ника… — дрожащей рукой я коснулась его плеча.
Он вскочил и бросился к лесенке, ведущей на первый уровень сеновала. А я — балда, все-то никак не могу успокоиться и перестать ввязываться в чужие дела! — бросилась следом. Теперь стало проще — луна светила как сумасшедшая. Я поймала его за рукав и развернула к себе лицом.