Он кивнул в сторону пианино.
— Брюс снова что-то сочинял, — сказал он.
— Он писал стихи на музыку своей сестры для маленького театра где-то в городе.
— Как он это делал? Я не умею читать ноты.
— Послушай. — Она села за пианино. — Я сама плохой пианист, но получишь представление.
За окнами сгущалась тьма. Марджери пришлось внимательней вглядываться в ноты; руки ее запинались за клавиши. И однако она произвела что-то очень мягкое. Впоследствии он вспоминал эти звуки как дождь в свои молодые годы.
Она кончила, резко проведя костяшками пальцев по клавиатуре. И когда звуки смолкли, сказала:
— Это все. Он так и не закончил.
— Я думаю… — Кинтайр не стал сидеть на диване, перебрался на стул. — Я думаю, не потерял ли весь мир больше, чем даже мы с тобой, Мардж.
— Мне абсолютно все равно, что с миром, — ответила она. Прошла по комнате и щелкнула выключателем. Неожиданный свет заставил обоих сощуриться. — Я бы хотела вернуть Брюса.
— Я тоже. Естественно. — Он взял у нее стакан и сделал большой глоток. Много виски и мало воды. — Но он был необычайно одаренным ученым. Он даже (ведь он мой ученик) изменил мое мнение о некоторых трудах Макиавелли, подчеркнул их идеализм, конечно. Я помню, как он мне цитировал: «…лучшая крепость в человеческой любви» Разве не такие мысли были сродни Брюсу?
— Лучшая крепость. — Она посмотрела на свой стакан. — Это не слишком ему помогло, верно?
Кинтайр ощупью взял вторую сигарету. Слишком много курит, подумал он: завтра язык будет как поджаренная подметка.
— Что тебе известно? — спросил он.
— Немного. — Ее взгляд был полон отчаяния. — Боб, что произошло? Кто это с ним сделал?
— Не могу себе представить, — бесцветным голосом ответил он.
— Но… может, это было случайностью, Боб? Может, его приняли за кого-то другого?
— Может быть.
Я лгу прямо ей в лицо. У человека не вырывают зубы плоскогубцами, не узнав вначале его имя.
— Что было в газетах? — спросил он. — Я не видел.
— Не знаю. Я сидела здесь с того времени, как пришли полицейские. Они спросили меня, могу ли я догадаться… … Боже!
Она в три глотка осушила свой стакан.
— Не можешь? — спросил он. — Я вообще с трудом представляю человека, который мог бы ненавидеть Брюса.
— Джин Майкелис, — сказала она. — Я думала и думала о нем. О нем и его отце. Я как-то с ними познакомилась.
— Да, я об этом забыл. Но ведь Майкелис сейчас калека, помнишь? Он не мог…
— Брюса вызвали в Сан-Франциско. Кто-то позвонил ему. Не забудь об этом. Я не могу забыть. Я сидела здесь, пока он разговаривал. Он не сказал, в чем дело, просто ушел. Поехал поездом. Он казался возбужденным, счастливым. Сказал, что вернется поздно и… — Марджери дышала тяжело. — Боб! Джин Майкелис сидел и ждал прихода Брюса… и эти его отвратительные большие руки!
Кинтайр встал и подошел к дивану. Сел рядом с ней. Она слепо поискала его руку, ее пальцы были холодными.
— Полиция считает, что Брюса убили профессиональные преступники, — сказал он. — Можешь представить себе причину?
— Нет. — Она покачала головой. — Нет. Только Джин Майкелис — он клялся, что в несчастном случае виноват Брюс. Ты не видел тогда Брюса. Не видел, как он это переживал: старый друг набрасывается на него, как собака, обвиняет его и его сестру… — Она посмотрела на него затуманенным взглядом. — Это было, когда мы с Брюсом стали жить вместе. Больше ничего не могло ему помочь. Он сделал мне предложение. Я не хотела снова выходить замуж… за него… вообще выходить. А он со своей глупой головой был всегда слишком джентльменом. Конечно, я просто силой затащила его в постель. Что еще могло помочь ему забыть о Джине Майкелисе, лежащем на шоссе с раздробленными ногами? Джин — единственный человек, ненавидевший Брюса, и это ненависть едва не уничтожила его. У Брюса не было других врагов… он не был способен на это!
Это не совсем верно, подумал Кинтайр. Джейбез Оуэнс.
Голос ее стал резче, ее ногти врезались в его ладонь. Он встал, поднял ее за запястье и сказал:
— Пойдем. Мы уходим отсюда.
— Что?
Она посмотрела на него мигая, словно только что проснулась.
— Ты устала, и испугана, и одинока, и голодна, и все это плохо. Мы поужинаем и будем говорить о Брюсе и обо все, о чем захочешь, но отсюда мы уйдем.
— Мне завтра на работу, — возразила она.
— К черту! Скажи, что ты больна и должна отдыхать всю неделю. Бери сумочку.
Она, дрожа, пошла за ним. Он вел ее машину медленно, чтобы дать ей и выпивке в ней время; говорил о самом обычном.
Когда он остановился у одного из лучших ресторанов Окленда, она чуть задержалась.