– Джулия, что, прости? Сегодня же вроде не первое апреля, за что ты так с нами? Мы, конечно, благодарны тебе за хорошую шутку, но нам надо работать. Мы наконец вышли на банду вандалов, которые портят табличку на въезде в город.
Я отвела взгляд от шерифа и его полоски волос над губой, похожей на поникшую зверушку-норку. Если в полицейской академии по завершении обучения их не раздают вместе с оружием и наручниками, то я без понятия, откуда такие усы только берутся. От непонимания и осознания всей абсурдности ситуации хотелось кричать. Вместо этого я собрала в кулак всю свою силу воли и выпалила:
– Как вы не понимаете, смерть Итана Фримена не несчастный случай! У вас появился свидетель, который говорит, что слышал, как писатель спорил с кем-то на повышенных тонах за несколько секунд до гибели. И утверждает, что хорошо знал жертву, в чьих навыках ныряния нет никаких оснований сомневаться.
– Не жертву, а погибшего, – поправил меня старший помощник шерифа – лысеющий мужчина за пятьдесят с чуть менее объемным брюшком, чем у шефа.
Очевидно, порядок старшинства в участке определялся именно по уровню раскормленности. Старший помощник подключился к беседе и перестал перекладывать бумажки.
– Еще раз повторяю, мы тщательно осмотрели место трагедии. Не нашли ни отпечатков посторонних ботинок, ни следов ДНК. Твой тайный осведомитель, случайно, не знает, что в наше время уже изобрели портативные телефоны, работающие от зарядки и без шнура? Мы не смогли ничего извлечь из смартфона Итана, он сильно окислился, но я уверен, что фраза, которую слышал твой тайный осведомитель, играющий в детектива, была адресована кому-то на другом конце провода. Здесь нет никакой загадки. И точка. Даже автор твоей записки не слышал постороннего голоса и не видел вокруг ни души. Мы не нашли на теле Фримена никаких следов борьбы и не обнаружили травмы, которые можно было бы получить до непосредственной смерти. Чьи-то домыслы не заставят меня повторно открыть дело, эксгумировать упокоенного и разбередить раны несчастной вдовы и ее сына. Дать им ложную надежду и помешать жить дальше? Ты хоть представляешь, о чем просишь, Джулия?
– Я вам не предлагаю открыть дело, я лишь прошу рассмотреть произошедшее с другой точки зрения…
– Мы не имеем права искать улики, не изменив статус дела. – Шериф был холоден и непреклонен.
Я услышала то, что хотела. Если я найду улики, неопровержимые доказательства насильственной смерти, за расследование возьмутся вновь.
Шериф покачал головой и, не сдержавшись, добавил:
– Твою фантазию да в мирное бы дело… Глядишь, и книжки бы стали интереснее, и продавались бы лучше.
Старший помощник по-дурацки хмыкнул, одобряя замечание начальника.
Это заявление практически сбило меня с ног, заставило сердце биться быстрее, а дыхание – не поспевать за его темпом. Я неловко попятилась и вышла в фойе, каким-то чудом сдержав навернувшиеся на глаза слезы. За спиной послышались спешные шаги, и я утерла лицо краем рукава кофты, прежде чем обернуться.
– Джулия, он это не со зла… – Застывший в дверях Шеп осекся, очевидно, догадавшись, что поддержка получилась так себе. – Шериф – человек толстокожий и иногда слишком прямолинейный. Для него мы все как хрупкие снежинки, со своими странными, надуманными проблемами. Человек старой закалки. Зато говорит всегда то, что думает. Хоть порой его и об этом и не просят. А старший помощник во всем поддержит шерифа, даже если в душе не согласен.
Бывший одноклассник чихнул и тяжело вздохнул. Мне казалось, что он много чего хотел сказать, но не знал, как выразить свои чувства. Я обернулась, надеясь, что лицо не слишком раскраснелось, и выдавила из себя подобие улыбки.
– Спасибо, Шеп!
Я вышла на улицу, залитую июньским солнцем. Аккуратные разноцветные дома в два-четыре этажа с чердаками выглядели как никогда привлекательно. Нежно-голубые, пыльно-розовые, светло-лимонные кирпичные здания напоминали кусочки аппетитных пирожных. Я двинулась вверх по улице, вдоль полосы аккуратно высаженных деревьев, бросавших каскад косых теней на мощенную брусчаткой мостовую.
Ну что ж, я попыталась сделать все как положено. Побыла добропорядочным гражданином. Но если мои слова никто не воспринимает всерьез, придется самой придать им вес. Что-то внутри меня твердило, что нельзя закрывать глаза на происходящее и отступать от задуманного.