— Может, и видел. Как его зовут?
— Марк Антоний.
Глава 3
За завтраком Бетесда и Диана потребовали от меня подробностей. Щадя их аппетит, я старался по возможности опускать наиболее натуралистические детали; но мои женщины желали знать всё. Впрочем, политические соображения и препирательства мужчин оставили их равнодушными. Зато они проявили живейшее любопытство ко всему, что касалось убранства дома, и в особенности к тому, как выглядела и вела себя Клавдия.
— Неужели прошло уже четыре года после суда над Марком Целлием? — спросила Бетесда, осторожно дуя на ложку с горячей кашей.
— Да, почти.
— И подумать только, за всё это время мы ни разу не видели Клавдию.
— Вообще-то, ничего удивительного; нам ведь не приходится вращаться в высшем обществе. Хотя, кажется, она всё это время не часто появлялась на людях. История с судом не прошла для неё бесследно. Она показалась мне совершенно другой женщиной.
— Правда? А мне вот показалось, что она довольно-таки демонстративно пригласила тебя в дом своего брата — так, чтобы ты почувствовал, что тебя отличили. Ей что-то от тебя нужно.
— Да будет тебе, Бетесда, она просто не помнила себя от горя.
— В самом деле?
— Говорю же, она с трудом удерживалась, чтобы не разрыдаться в голос.
— Ну, рыдать — это одно. А не помнить себя от горя — другое.
— Не понимаю.
— Нет? Ешь осторожнее, Диана. Каша ещё горячая. Смотри, не обожгись.
Рассеяно кивнув, Диана проглотила полную ложку.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я ничуть не сомневаюсь, что она в горе из-за смерти брата. Все знают, как они были близки — по крайней мере, так считалось. Да ещё он погиб такой ужасной смертью, судя по ранам. Ужасно! — Бетесда помешала кашу в тарелке. От тарелки поднялся пар.
— Но что?
Диана кашлянула.
— Думаю, мама хочет сказать, что… — Они переглянулись и обе согласно кивнули. — Эти её носилки и охрана… Да ещё и с главного входа. Да, так и есть.
— На что это вы намекаете?
— Ну, хотя бы… — Бетесда снова зачерпнула ложкой кашу, осторожно попробовала и, решив, что каша успела достаточно остыть, проглотила. — Ты говорил, что кроме главного входа, есть ещё боковая дверь, через которую вы и вошли.
— Да.
— И оба входа ведут в главную переднюю?
— Верно.
— Так вот, не знаю, как Клавдия, но если бы я не помнила себе от горя, у меня духу не хватило бы показаться всей этой толпе. Я постаралась бы сделать так, чтобы меня никто не видел. Клавдия вполне могла проскользнуть в дом незаметно. Просто войти через ту самую боковую дверь. Что мешало им всем троим — ей, Метелле и Аппию — сойти с носилок у подножия лестницы, подальше от толпы, подняться к входу и спокойно войти в дом? Их никто бы даже не заметил.
— Да, пожалуй, она могла бы.
— Вместо этого, — подхватила Диана, — она велит целой армии рыжих великанов-гладиаторов расчищать путь в толпе и едет сквозь толпу в своих носилках с занавесями в красно-белую полоску, которые в Риме знает любая собака.
— Так, чтобы её появление уж точно все заметили, — кивнула Бетесда.
— И долго потом о ней говорили, — закончила Диана.
— И к чему вы клоните? — спросил я, переводя взгляд с одной на другую.
— К тому, папа, что Клавдия хоть и была охвачена горем, но себя при этом очень хорошо помнила.
— Именно, — подтвердила Бетесда. — И точно разыграла своё появление.
— Вы просто не были там. Вот если бы вы сами увидели всё это отчаяние, всё горе…
— Чем драматичнее, тем лучше, — отвечала Бетесда. — Пойми меня правильно, я нисколько не сомневаюсь в её горе; но горе не помешало ей выставить себя напоказ. Она прекрасно понимала, что не сможет появиться перед всеми рядом с телом брата, когда его покажут толпе — это право его вдовы, Фульвии.
— Вот почему Клавдия решила напомнить о себе единственно возможным способом — пышно обставив своё появление.
— То есть, вы считаете, что она элементарно работала на публику, лишь бы отодвинуть невестку на второй план.
— Вовсе нет. — Бетесда нахмурилась, явно раздосадованная моей непонятливостью. — Она претендовала лишь на то, что принадлежит ей по праву.