Я поднял голову и увидел, что в яме больше никого нет. Эко уже успел выкарабкаться. До меня доносились звуки борьбы.
Взяв в зубы импровизированный кинжал, чувствуя привкус крови, я вскочил, ухватился за железный прут решётки и подтянулся. Этот манёвр мы отрабатывали по многу раз каждый день — прыгали, хватались за прутья решётки, подтягивались, чтобы сохранить силу рук. И всё же я не ожидал, что это будет так легко. Я буквально взлетел вверх, словно меня подсадила невидимая сильная рука. Ярость придала мне сил — ярость и сознание того, что фортуна обернулась к нам лицом.
Эко и второй сторож, сцепившись, катались по полу конюшни. Сторож был заметно крупнее и наверняка сильнее; но моего сына обуревала та же ярость, что и меня, удесятеряя его силы. Подняв деревянный кинжал, я бросился к ним, и успел мельком заметить кровавую ссадину у сторожа на любу, прежде чем ударил его остриём в шею. Он издал отчаянный крик, вырвался и, вскочив на ноги, бросился к дверям, зажимая рану. Кровь сочилась у него между пальцами. Мы с Эко кинулись следом.
После многих дней пребывания в полутёмной яме дневной свет ослепил нас. Я был готов к новой схватке, но оказалось, что сражаться не с кем. Мы с Эко стояли одни в дверях заброшенной конюшни, а перед нами был заросший сорняками двор, окаймлённый деревьями.
— Второй там, в яме! — выкрикнул Эко. Он снова вбежал в конюшню, один поднял крышку люка и со стуком захлопнул её. — Посмотрим, как тебе здесь понравится! Сейчас ты скажешь нам, на кого ты работаешь, свинячье отродье!
Я тоже шагнул внутрь, чувствуя, как к недавнему возбуждению примешалась внезапная усталость.
— Нам лучше убраться отсюда, Эко, да побыстрее. Кто знает, куда побежал тот, другой. Он может привести подмогу.
— Но, папа…
— Эко, этот в яме мёртв.
— Нет! — Эко вгляделся в полумрак сквозь прутья решётки. Человек лежал, неправдоподобно вывернув голову. Всё же Эко упорно не желал смириться с тем, что противник мёртв, пока не увидел, как через голову упавшего пробежала крыса.
— Это ты его, папа?
— Нет, Эко. Он сломал себе шею, когда упал. Всё случилось в один миг.
— Жаль, — отозвался Эко, глядя на него сверху. — Слишком легко отделался.
Я покачал головой, не соглашаясь. В конце концов, покойный за всё время не проявил по отношению к нам ни малейшей жестокости. Многие ли на его месте, получив безграничную власть теми, кто богаче и выше по положению, вели бы себя так же? В сущности, он вообще был нашим слугой, приносившим нам еду и выносившим за нами ночную посудину. Не он был нашим врагам.
Рассудительность моя была дурным знаком. Это значило, что порыв прошёл, и гнев стал угасать. Окровавленная заострённая палочка в моей руке вызвала отвращение, хотелось отбросить её прочь. Миг освобождения, которого мы так жаждали и ждали, настал и миновал. Новые противники могут застать меня неспособным противостоять им. Хотя нам и удалось вырваться на свободу, но опасности только начинались.
Глава 24
Итак, мы вырвались на свободу. Без гроша, обратиться за помощью не к кому; всё, что при нас было — дневная порция хлеба, которую принесли нам тюремщики в то утро. Вдобавок мы совершенно не знали, где находимся.
Вокруг, насколько хватало глаз, не было никаких признаков города. Плохо. В городе можно раздобыть то, что тебе нужно — стащить одежду, украсть несколько медяков, чтобы хватило сходить в баню и к цирюльнику. А затем, смыв многодневную грязь, переодевшись в чистое, побрившись и приобретя пристойный вид, подобающий добропорядочным гражданам, расспросить прохожих, выяснить, где находишься — и двигаться дальше, не привлекая излишнего внимания. В городе мы могли бы найти знакомого или знакомого знакомых, который согласился бы одолжить нам необходимую сумму или порекомендовал бы нас кому-нибудь, кто собирается в Рим и не станет возражать против спутников. Но сельская местность — совсем другое дело. На просёлочной дороге мы непременно бросимся в глаза и вызовем подозрения. Заросших, грязных, нас вполне могут принять за беглых рабов, даром что мы носим железные кольца римских граждан. Любой, кто заметит нас, с радостью расскажет нашим преследователям, когда те станут расспрашивать. Легче остаться незамеченным на людной улице, чем в чистом поле.
Но где же мы? Окрестные холмы и крестьянские дома не давали никаких примет, которые позволили бы сориентироваться. Определить стороны света можно по солнцу; но как знать, в какой стороне Рим и сколько до него ходу? Ясно было одно: надо идти, стараясь не попадаться никому на глаза. Я старался запомнить дорогу, чтобы потом мы могли знать, где находилась наша тюрьма; но в голове у меня всё мешалось, и мысли путались от усталости, и все поля казались на одно лицо.