— Пока Цицерон так распалялся, мне доложили, что пришёл посетитель; он назвался другом Лициния и просит разрешения повидаться с ним. Я разрешил им поговорить в передней; но, конечно же, послал одного из своих телохранителей незаметно наблюдать за ними. Конечно же, «друг» пытался Лициния просто-напросто подкупить. Здесь, в моём доме! Я отправил Лициния домой, дав ему надёжную охрану; а «друга» запер у себя. Да только друг этот сам ничего не знал. А Цицерону я велел убираться с глаз моих, пока я его не придушил.
— И чем дело кончилось?
— Я поднял вопрос в сенате. Милон заявил, что большинство гладиаторов, о которых шла речь, он никогда и в глаза не видел. Некоторые, правда, прежде были его рабами, но он давно отпустил их на волю и не несёт за них никакой ответственности. Как граждан, хоть и не свободнорождённых, их нельзя было подвергнуть допросу под пыткой; а сами они ничего не сказали. Милон предположил, что Лициний, должно быть, подслушал пьяную болтовню и всё перепутал. Опровергнуть его мне было нечем, так что на том дело и кончилось… по крайней мере, пока. — Помпей устремил взгляд туда, где раскинулся город. — Может быть, ты сумел бы докопаться до правды, если бы был здесь.
— Поверь мне, Великий, я предпочёл бы находиться здесь, а не там, где находился.
— Я знаю, что тебе пришлось тяжело. И не забуду, что ты пострадал у меня на службе. Но поверь мне, Сыщик: быть Помпеем Великим иной раз нелегко.
Следующие несколько дней мы с Эко были заняты тем, что пересматривали скопившиеся за годы у него и у меня дома многочисленные письма, расписки и счета, пытаясь обнаружить что-нибудь, написанное тем же почерком, что и переданная Бетесде записка — увы, тщетно. Впрочем, поиски хоть и оказались бесполезны, сослужили мне хорошую службу. Они дали мне передышку. Мне казалось, что стоит лишь вернуться домой — и я без усилий войду в прежнюю колею; но я ошибался. Плен подействовал на меня сильнее, чем я думал. Я словно находился в потёмках, не решаясь сделать следующий шаг.
От Бетесды я и ждать не мог большего участия. Ни единым словом не упрекнула она меня за то, что я так бездумно подверг себя опасности; ни разу не назвала самонадеянным, тщеславным глупцом, как сам я несчётное число раз обзывал себя за долгие дни плена. Её понимание и поддержка помогали мне вернуться к нормальной жизни. Я начал думать, что мне посчастливилось быть женатым на богине.
С Дианой было сложнее. Будь она обижена на меня за то, что я заставил её переживать за меня и чувствовать себя покинутой, я бы ещё мог понять; но дело, похоже, было не в этом. Или не только в этом. Её поведение всегда было для меня непостижимым — даже более чем поведение её матери. Но убедившись за годы на опыте, порою достаточно горьком, что моя дочь способна на самые неожиданные и поступки, я старался не придавать чересчур большого значения её постоянной задумчивости и появившейся у неё с некоторых пор привычке отрешённо смотреть в пустоту.
Ещё более непонятным было поведение Давуса. Я думал, что наш ночной разговор в саду снял у него камень с души, и что он перестанет избегать моего взгляда; но Давус почему-то продолжал втягивать голову в плечи при одном моём появлении. Я в толк не мог взять, что с ним не так.
Эти домашние заботы всё больше поглощали моё внимание, оттесняя события последних двух месяцев на второй план; но когда жизнь уже почти вошла в привычное русло, напоминание об этих событиях явилось прямо ко мне на дом — явилось в виде носилок с занавесками в красно-белую полоску.
Конечно же, я знал, что рано или поздно Клодия приедет за мной. Её появление было так же неизбежно, как вызов Помпея, желавшего получить от меня полный отчёт. Какая-то часть меня ожидала этой встречи с нетерпением. И когда Давус ввёл в мой кабинет того самого высокомерного вида раба, который приходил за мной в первый раз, я подавил улыбку. Эко в тот день с утра ушёл к себе на Эсквилин, так что я просто вынужден буду ехать один.
Идя через переднюю, я столкнулся лицом к лицу с Бетесдой, как раз входившей в дом с улицы. Она, конечно же, видела носилки и прекрасно знала, куда я отправляюсь. Я затаил дыхание, но она лишь улыбнулась мне.
— Будь осторожен, муж мой.