С этими словами она приблизила своё лицо к моему и прильнула к моим губам долгим поцелуем. А затем со смехом отстранилась и вошла в комнаты. Политика Помпея, своеобразный юмор моей жены, перепады в настроении семнадцатилетней дочери — что ещё прибавится к длинному списку вещей, которых мне никогда не суждено понять?
Минуту спустя я сидел рядом с Клодией в её носилках, которые носильщики несли по улицам Палантина; а Клодия, держа мою руку в своей, смотрела на меня долгим, проникновенным взглядом.
— Гордиан, я слышала, что ты пропал. Это было так ужасно! Представляю, что пришлось пережить твоим родным. Расскажи мне всё, прошу тебя.
— Не хочу. Мне сейчас так хорошо, а это всё испортит.
Брови её сошлись.
— Тебе так тяжело об этом вспоминать?
Как это может быть, что на лице у неё до сих пор нет ни единой морщинки? Наверно, мне просто кажется — из-за мягкого, приглушённого занавесками света.
— Гордиан, чему ты улыбаешься?
— Этот мягкий свет. Тепло твоего тела. Твой аромат — едва уловимый, которому невозможно подобрать название и который невозможно забыть. Люди рождаются и умирают; целые народы появляются и исчезают; но некоторые вещи не меняются.
— Гордиан…
— Ты необыкновенная женщина, Клодия. Неужели мне суждено умереть, не познав твоей любви?
— Гордиан!
Неужели она и вправду покраснела? Нет, этого не могло быть: Клодия давно уже не краснела. Должно быть, это всё-таки свет.
— Гордиан, меня попросила приехать Фульвия. — Она пыталась говорить деловитым тоном; но по голосу чувствовалось, что она улыбается. — Ты же знаешь.
— Именно это ты сказала моей жене, когда она заглянула к тебе в носилки, чтобы поздороваться с тобой?
— Конечно. Мы немного поговорили о погоде. Ты любишь раннюю весну?
— Моя жена поистине богиня. Любая смертная давно бы уже была без ума от ревности.
Клодия чуть склонила голову.
— Должно быть, твоя жена и вправду богиня. Женатый на простой смертной давно бы уже пал к моим ногам. Но я полагала, что ты и меня считаешь богиней.
— О, нет; ты не богиня, ты — женщина. Уж в этом нет никаких сомнений.
Мы улыбнулись друг другу. Потом облако заслонило солнце, и освещение в носилках изменилось. Улыбки сбежали с наших лиц, но ни она, ни я не отвели глаз.
— Что-то должно произойти, Гордиан? — спросила Клодия изменившимся голосом.
Я глубоко вздохнул и сжал её руку. Мгновение спустя она отняла её. Я пожал плечами.
— Если бы что-то произошло между нами, всё изменилось бы. Игра света в твоих носилках, твоё тепло и этот аромат — всё стало бы другим. А я хочу, чтобы они оставались такими всегда.
Клодия вздрогнула, но тут же рассмеялась.
— Ох уж эти мужчины!
Она произнесла это чуть свысока, но добродушно. На миг я подумал, что мои слова задели её за живое, и невероятно возгордился; но тут же сообразил, что это до смешного глупо. Ничего удивительного. Короткого общения с Клодией хватило бы, чтобы вышибить самовлюблённость из любого мужчины.
— Удалось тебе что-нибудь выяснить? — она снова говорила как ни в чём не бывало.
— Даже не знаю, с чего начать. Мы ведь почти приехали, верно? Почему бы тебе не зайти вместе со мной и послушать, как я буду рассказывать?
Выражение лица Клодии ясно дало понять, что о её визите в дом вдовы брата не может быть и речи.
— Может, лучше расскажешь мне всё потом, на обратном пути?
— Как хочешь.
Носилки остановились у подножия парадной лестницы, и я вышел. Охранник провёл меня в дом. Просторные комнаты с высокими потолками всё ещё были не отделаны и обставлены как попало. Лишённый хозяина и архитектора, дом Клодия казался застывшим во времени.
Фульвия и её мать приняли меня в той же просторной комнате, что и в первый раз. Свет так же лился в открытые окна. Было уже совсем тепло, но на колени сидевшей в кресле Семпронии всё так же было наброшено одеяло.
В этот раз кроме вдовы и её матери в комнате находились ещё двое, при виде которых я почувствовал, что у меня камень с души свалился.
— Думаю, ты знаешь Фелицию, жрицу алтаря Доброй Богини на Аппиевой дороге, и её брата Феликса, жреца алтаря Юпитера в Бовиллах — сказала Фульвия.
— Значит, вы всё-таки послушались моего совета? — спросил я.
— Мы с братом добрый час судили и рядили, — сказала Фелиция. Она не утратила своей величавости, и даже оказавшись на положении приживалки, держалась непринуждённо и с достоинством. — Потом всё-таки собрали вещи и на следующее утро, ещё затемно, двинулись в Рим. Мы сразу же пришли сюда и с тех пор почти не покидали этот дом