Я почувствовал, что с меня довольно.
— А то, что меня надо было схватить и засадить в яму, тоже «совершенно очевидно»?
У Цицерона сделалось непроницаемое лицо.
— О чём ты, Гордиан?
— Пока я сидел в той вонючей яме, кто-то послал моей жене записку, советуя ей не волноваться и обещая, что со временем я вернусь домой. Записка была без подписи. А сегодня я перечитывал одну старую книгу из своей домашней библиотеки, и мне бросилось в глаза, что дарственная надпись на ней сделана точно таким же почерком, что и в записке. Ту книгу подарил мне ты, и надпись тоже сделал ты; я сам видел. Получается, что и записку моей жене написал тоже ты. Или же я ошибаюсь?
Заложив руки за спину, Цицерон прошёлся по кабинету, затем бросил быстрый взгляд на Тирона, который следил за ним, напряжённо сдвинув брови.
— Ты не ошибаешься. Это я написал записку твоей жене.
— Значит, ты знал? С самого начала? Может, это вообще была твоя идея?
Цицерон скривился, как человек, вынужденный вступить во что-то вязкое и дурно пахнущее.
— Когда ты отправился в Бовиллы, Милон вбил себе в голову, что ты становишься опасен. Кто, мол, знает, на кого ты работаешь и что там откопаешь. День за днём только это и твердил. Я пытался отговорить его, но Милон человек упёртый. Наконец он решил, что тебя необходимо устранить…
— Убить, ты хочешь сказать?
— Не допустить, чтобы ты вернулся в Рим. Да, поначалу он собирался тебя убить. Я ему не позволил. Ты слышишь меня. Гордиан? Я не позволил Милону убить тебя и твоего сына. Я напомнил ему о тех, кого он держит взаперти на своей вилле в Ланувиуме — о тех, кого его рабы схватили в Бовиллах. Почему не поступить так же и с вами? Милон уступил и согласился просто подержать вас обоих в заточении, пока опасность для него не минует. Потом он бы вас отпустил, только и всего.
— Те, кто сбежали из Ланувиума, говорят, что Милон намеревался их убить.
— Это всего лишь слух. Но даже будь это правдой, к вам оно не имеет никакого отношения. Милон дал мне слово, что вам не причинят вреда.
— Надёжная гарантия, нечего сказать!
— А разве тебе причинили вред? Или жестоко обращались? Вот видишь, Милон сдержал обещание. Но у меня из головы не выходило, что твои родные тревожатся за тебя и не находят себе места. Эта мысль не давала мне покоя, и в конце концов я не выдержал и написал записку твоей жене, чтобы она не волновалась. Я написал её сам и передал через раба, не умеющего читать. Мне следовало знать, что ты всё равно меня вычислишь. От тебя ничего не скроешь. Но я не жалею о том, что сделал. Это было необходимо.
Он стоял передо мной, глядя мне прямо в лицо, расправив плечи и гордо вскинув голову, точно солдат, с честью исполнивший свой долг и получивший незаслуженное порицание.
— Чем ты так гордишься? Тем, что погрозил Милону пальцем, и он быстренько согласился не убивать меня, а всего лишь схватить и держать в заточении…
— Я спас тебе жизнь! И твоему сыну тоже!
— И тем, что чёркнул две строчки моей жене, вместо того, чтобы меня вызволить. Так?
Он тяжело вздохнул, огорчённый моим упрямством.
— Порою, Гордиан, ради защиты свободы приходится — необходимо — идти на меры, недопустимые в иных обстоятельствах.
Я покачал головой.
— Ты слышал это, Тирон? Запиши. Твоему патрону пригодится эта фраза — не завтра, так ещё когда.
Цицерон соединил кончики пальцев.
— Когда-нибудь, Гордиан, ты поймёшь, что тебе выпал высокий жребий — пострадать во имя спасения республики. Вполне возможно, что Милон и ошибся, полагая, что тебя необходимо на некоторое время вывести из игры. Тебе бы следовало чувствовать себя польщённым тем, что он счёл тебя столь опасным. Но подумай о главном. Смерть Клодия — благо для Рима; и если завтра наши враги сумеют добиться изгнания Милона, это поистине будет катастрофой.
— Катастрофой для Милона, ты хочешь сказать.
— Да! И для меня тоже. И для каждого, кто хочет спасти республику. Нам нужны такие люди, как Милон, как Катон — и да, такие как я, тоже. Мы не можем позволить себе потерять ни единого человека. Ты имел дело с Помпеем, Гордиан. Ты говорил с Цезарем. Хотел бы ты, чтобы судьба республики оказалась в их руках? Если все достойные люди будут уничтожены один за другим, и власть сената превратится в пустой звук, и не будет никакой силы, кроме Цезаря и Помпея — как ты думаешь, надолго они останутся союзниками? Представь себе новую гражданскую войну. Ты же не забыл, что творилось при Марии и Сулле. Только в этот раз будет ещё ужаснее, потому что запылает не только Рим и даже не только Италия. Останется ли после всего хоть кто-нибудь, чтобы собрать осколки?