— Ещё как. Лучше, чем ты думаешь.
Фауста снова вздохнула.
— Все эти разговоры только портят настроение. Что ж, Гордиан, ты сделал то, за чем пришёл, и если у тебя нет больше дел к моему мужу — я только что приняла ванну и теперь собираюсь принять массаж. — Внезапно лицо её прояснилось. — А может, присоединишься?
— Благодарю, нет.
— Подумай хорошенько, Гордиан. Евдам и Биррия замечательно делают массаж. Двадцать пальцев — девятнадцать, если уж быть точным, поскольку Евдам потерял в бою мизинец — и в каждом из них столько силы! Они могли бы без труда переломить меня пополам, как тростинку, но я лишь чувствую себя лёгкой, как пушинка, и воздушной, как облако. Они управятся с двумя так же легко, как с одной. — Выражение её лица ясно говорило, что именно она имеет в виду.
— А твой муж?
— Он вернётся не скоро.
— Ты уверена?
— Насколько я знаю.
Я вспомнил, что Фауста любит, когда её застигают в компрометирующих ситуациях, и представил себе, как Милон застаёт нас вчетвером. Мне вовсе не улыбалась такая перспектива, как бы это ни позабавило Фаусту.
— Сожалею, но у меня ещё одно дело, с которым я хочу покончить засветло.
Она пожала плечами.
— Что ж, очень жаль. Так что мне передать мужу — что ты заходил попрощаться, но не смог дождаться его?
— Будь так добра.
Глава 37
Тёплый ясный день клонился к закату. Был самый разгар весны, когда всё вокруг цветёт.
В такую чудесную пору я не сомневался, где следует искать её.
— Куда мы идём, господин? — спросил Давус, когда мы, пройдя через скотный рынок к западу от Палантина, ступили на старый деревянный мост через Тибр.
— На тот берег Тибра, куда же ещё. Разве это не ясно?
Лицо Давуса омрачилось. Хватит уже поддразнивать его, сказал я себе. Скоро ты уже не будешь его хозяином.
А жаль. Мне будет не хватать тех отношений, что установились между нами.
— Мы с тобой, Давус, направляемся на загородную виллу на западном берегу Тибра, по ту сторону Марсова поля. Очень красивая вилла, а перед ней просторная лужайка, окаймлённая старыми раскидистыми деревьями. И речной участок — как раз там, где хорошее дно и удобно плавать. Я предпочёл бы, Давус, чтобы ты не рассказывал об этом нашем визите никому, даже Эко. И в особенности — Бетесде. Мне хотелось бы сохранить наш поход в тайне. Ты способен хранить тайну, Давус?
Он тяжело вздохнул.
— Разве это не ясно, господин?
Мы свернули с дороги, прошли по аллее в негустой тени под пологом сплетающихся ветвей высокого кустарника и вышли на широкую лужайку, над которой порхали пчёлы и бабочки. Память не подвела меня: слева виднелось длинное здание виллы. Зная, что в такой чудесный день она вряд ли станет сидеть в четырёх стенах, я велел Давусу ждать где-нибудь в тени и направился наискосок через лужайку, ступая по колено в густой траве. Скоро между деревьями блеснула река, и я увидел шатёр в красно-белую полоску — такой же, как занавеси в её носилках. Носилки стояли тут же, а это значило, что и она где-то рядом.
Меня никто не заметил. Все носильщики и телохранители купались в реке, обдавая друг друга брызгами и играя в мяч. Я обошёл шатёр и остановился со стороны реки. Края были задёрнуты, чтобы не мешать хозяйке наслаждаться ветерком и любоваться рекой. Сама хозяйка, облачённая в столу из полупрозрачной ткани и с чашей вина в руке, полулежала на кушетке с разбросанными подушками, глядя на происходящее с выражением полнейшей безнадёжности — словно смотрела трагедию, а не наблюдала за дурачащимися молодыми рабами, нагими и полными жизни.
При виде меня она вздрогнула; затем, узнав, слабо улыбнулась. Служанка, сидевшая в ногах кушетки, вскочила, вопросительно глядя в лицо госпоже. Та кивнула, и девушка удалилась.
— Гордиан, — произнесла Клодия голосом дремотным, как ленивое журчание реки. Казалось, кожа её мягко светится в приглушённом пологом свете. Я ощутил аромат крокуса и аралии.
— Я причинил тебе боль — в тот день, когда мы виделись, — сказал я.