Послышались выкрики.
— Нет!
— Не может быть!
— Милон не посмеет!
— Не посмеет? — заговорил до сих пор молчавший Квинт Помпей. Все взоры мгновенно обратились к нему. Он тоже был из рода Помпеев, потому его слова приобретали особое значение. — Я скажу вам, что думаю. Это из-за Милона на Форуме впервые был зажжён погребальный костёр. И если на Капитолийском холме появится гробница, это тоже будет из-за Милона!
Намёк получился прозрачнее некуда. Кто как не Помпей может быть удостоен гробницы на Капитолийском холме, среди самых священных храмов?
Гневный рёв толпы заглушил явно довольных таким эффектом ораторов. Люди в ярости потрясали кулаками. Неужели Милон задумал убить Помпея? Ни один из трибунов не привёл ни малейших доказательств; но толпе хватило одного лишь предположения, чтобы прийти в неистовство.
Выкрики тех, кто стоял ближе к платформе, докатывались до задних рядов, повторялись там, эхом возвращались назад. Всё слилось в единый, оглушительный рёв, в котором уже невозможно было ничего разобрать. Потом кто-то бросил клич, другие подхватили, и очень скоро он заглушил рёв толпы — тот самый клич, что уже пятый день слышался перед домом Марка Лепида.
— Вы-бо-ры! Вы-бо-ры! Вы-бо-ры!
В какой-то момент толпа начала двигаться. Было совершенно непонятно почему — стоя перед платформой, я мог поклясться, что ни один из трибунов не призывал двигаться к дому Лепида, и не слышал, чтобы кто-то в толпе выкрикнул такой призыв. Со стороны виднее, и наблюдай я за происходящим с крыши своего дома, то может, и понял бы, что за сила движет толпой. А может, и нет. Что заставляет роящихся пчёл лететь в одном направлении? Или мошек в стае?
Как бы то ни было, народное собрание окончательно превратилось в толпу, и толпа эта двинулась по направлению к Палатину. Некоторое время мы с Эко вынужденно двигались в общем потоке, как щепки, подхваченные течением. Меня теснили и толкали во всех сторон. Я стиснул зубы. Но то, что раздражало меня, у окружающих вызывало смех и радостные возгласы. Все были разгорячены, точно перебрали вина.
Мало-помалу нам всё же удалось выбраться из общего потока. Толпа продолжала своё движение без нас. Я глянул на Эко. Мой сын, казалось, заразился общим возбуждением.
— В чём дело, папа? — спросил он, широко улыбаясь и переводя дыхание. — Не хочешь принять участие в народном шествии к дому интеррекса?
— Не дури, Эко. Там может начаться всё что угодно. Я отправляюсь домой. И тебе советую сделать то же самое.
Остаток дня я провёл на крыше, каждую минуту ожидая увидеть дым над домом Лепида. Дыма я не увидел, но слышал шум, как будто там происходила стычка.
Ближе к вечеру поднявшийся северный ветер нагнал тяжёлые тучи. Когда с неба упали первые холодные капли, в саду появилась Бетесда.
— Сейчас же спускайся! — потребовала она, уперев руки в бока.
Я послушно стал спускаться, но на середине лестницы замер. Ослепительная молния прорезала небо. Юпитер моргнул, как говорят авгуры. Последовал удар грома — такой сильный, что сама земля, казалось, содрогнулась. Дождь полил, как из ведра. Весь дрожа, я торопливо спустился и велел Белбо зажечь жаровню в моём кабинете.
Я едва успел согреть озябшие руки, как в кабинет опять вошёл Белбо и доложил о посетителе.
— Тот же, что приходил в прошлый раз, — сообщил он. — Человек Цицерона.
— Проводи его сюда.
— А телохранители?
— Эти пусть ждут под дождём.
В следующую минуту в комнату вошёл Тирон, откинул капюшон и закашлялся, прикрывая рот ладонью. Его плотный шерстяной плащ весь намок.
— Цицерон не должен был посылать тебя в такую погоду, Тирон — заметил я. — Ты же нездоров.
— Ну, тут два шага. И потом, он считает, что ты мне симпатизируешь.
— И что если он пошлёт за мной кого-то другого, я могу заартачиться?
Тирон улыбнулся.
— Так ты пойдёшь?
— Разве нам не следует сперва завести светский разговор о погоде?
Тирон возвёл очи горе.
— Громы и молнии. Знамения и предвестия.
— Можно подумать, ты веришь в знамения.
— А разве не все верят?
— Ну же, Тирон, не хитри, тебе это не идёт. Только лишь потому, что твой господин — бывший господин, я хотел сказать — из политических соображений притворяется, что разделяет всеобщее суеверие…
— Ты и вправду презираешь Цицерона от всей души?
Я вздохнул.
— Не больше и не меньше, чем всех, ему подобных.
— Ему подобных?
— Политиков.
— Думаю, что всё же больше. Думаю, было время, когда ты считал его не таким, как остальные — и был разочарован.