— Да ничего особенного, — ответила девушка. — Только нож.
— Смотри-ка, — сказал я с видимым безразличием, — что пришло в голову моему другу! Какой нож?
— Средний — не то кухонный, не то охотничий. Таким удобно колбасу резать. Он был в кожаном чехле…
— Что еще купил профессор?
— Четверть килограмма маслин и четверть килограмма сыра.
— Как это вы запомнили? — похвалил я ее.
— Ох, как не запомнить? Произошел такой скандал!
— Скандал? Профессор поднял скандал?
— Да какой! Из-за двадцати стотинок!..
Я хорошо знал моего друга и поэтому не удивился.
— Он любил во всем точность, — примирительно сказал я.
— А уж кассир переживал, бедняга. Кто не ошибается, верно? И Милкову нашему случалось ошибаться, но в тот раз управляющий отстранил его от кассы до конца рабочего дня. И вынес ему выговор — «с последним предупреждением».
— Жаль! — сказал я.
И отправился дальше по магазину.
Я взял пакетик печенья, а когда подошла моя очередь платить, подал кассиру (он работал здесь недавно, я его не знал) двадцатилевовую купюру. Подняв голову от кассы, он враждебно взглянул на меня. Это был курчавый красавец лет двадцати пяти, с водянисто-голубыми холодными глазами.
— Нет у вас денег помельче? — спросил он хриплым голосом.
Я покачал головой.
— Из-за сорока стотинок меняй двадцатилевовую! — пробормотал он со страдальческой усмешкой. — Потом, если случится что, опять я буду виноват! Да вам на это наплевать!..
Давая мне сдачу, парень глубоко вздохнул.
Выйдя из магазина, я попросил Динкова разузнать, чем занимался этот молодой человек после того, как он покинул супермаркет, вечером между семью и восемью часами.
А сам, взяв такси, поспешил в канцелярию, где оформляли протоколы экспертизы. Получив там копию нужного мне заключения, я зашел в ближайшую кондитерскую, чтобы прочесть его. Небрежно пробежав глазами строки, где речь шла о следах, оставленных Кодовым, Беровским и Басмаджиевой, я остановился на абзаце, содержание которого потрясло меня, как удар тока:
«…что проба, взятая перед входом в квартиру, содержит кровь группы Астарджиева (АБ) и кровь домашней птицы…»
Из ближайшей телефонной будки я позвонил Динкову и попросил его немедленно узнать, в чьей кладовке в подвале дома № 80 была зарезана домашняя птица с седьмого на восьмое января. Сразу же, как только он установит это, взять разрешение на обыск, произвести его и все, на чем есть следы крови, отправить в дежурную лабораторию. Жильцов, которым принадлежит кладовка, допросить. Дальше действовать в зависимости от обстоятельств.
Потом я пошел на работу и сел у телефона ждать вестей.
Я ждал недолго. В подвале, принадлежавшем медицинской сестре Калинке, вечером с седьмого на восьмое был зарезан гусь. Динков спросил у Калинки фамилию человека, который зарезал гуся. Она сказала, что это сделал ее друг Иван Милков, кассир из универсама, — он решил отметить день рождения у нее. При обыске мы нашли кухонный нож охотничьего типа и мужскую рубашку с пятном крови на правой манжете. Экспертиза показала, что кровь имеет группу АБ — ту же, что и кровь убитого профессора.
Полчаса спустя Ивана Милкова арестовали.
В чем признался он на первом же допросе?
Он показал, что до глубины души был оскорблен тем, что профессор учинил ему скандал из-за каких-то двадцати стотинок. Иван знал профессора — встречал его несколько раз в кооперативном доме, где жила его любовница, Калинка. Но профессор, «важная персона», на него никогда и не посмотрел и потому не запомнил его. Если бы запомнил — кто знает, поднял бы он скандал из-за этих идиотских стотинок… После скандала Ивана Милкова отстранили от кассы. Он совсем пал духом, когда получил еще и взыскание. И все это — в день его рождения! Как побитый, дотащился он до кооператива, что недалеко от улицы Чехова, выпил около трехсот граммов водки, пошел к Калинке, где «для успокоения» выпил еще рюмку вина. И заснул. Калинка позволила ему немного поспать, а потом разбудила, чтобы он зарезал гуся — время шло, а у них ничего не было готово.