С видом человека, вынужденного замолчать, но не побежденного, Бэнкс выкатила столик со шприцами и повезла его в операционную.
— Право, сиделка Харден, — сказала сестра Мэриголд, — мне стыдно за эту женщину. Какая мстительность! Ей не следует тут работать. Можно подумать, она готова… — Старшая сестра осеклась, придя в ужас от собственных мыслей.
— Ничего… подобного, — сказала Джейн. — Я и то могу причинить ему больше вреда, чем она.
— И это весьма ничтожная вероятность, — доброжелательно сказала старшая сестра, — должна сказать, сиделка Харден, что у меня очень давно не было такой хорошей операционной сиделки. Это действительно комплимент с моей стороны, милая, потому что я очень привередлива. Мы готовы? Да! А вот и доктора.
Джейн убрала руки за спину и вытянулась, как по стойке смирно. Сестра Мэриголд встала в позу спокойной готовности. Сиделка Бэнкс на миг показалась в дверях, что-то вспомнила и вернулась в операционную.
Вошел сэр Джон Филлипс, а следом за ним его ассистент Томс и анестезиолог. Томс был краснолицым толстяком, который старательно острил. Доктор Робертс — тощим человеком с волосами песочного цвета и неодобрительным взглядом. Он снял и протер очки.
— Готовы, сестра? — спросил Филлипс.
— Абсолютно, сэр Джон.
— Наркоз будет давать доктор Робертс. Доктор Грей занят. Нам повезло, что мы сумели вас поймать в такой экстренной ситуации, Робертс.
— Я счастлив помочь, — сказал Робертс. — В последнее время мне приходится частенько заменять Грея. Работать под вашим руководством, сэр Джон, всегда почетно и весьма поучительно.
Он говорил странно официальным тоном, словно сперва взвешивал каждую фразу и только потом преподносил ее собеседнику.
— Могу ли я взглянуть на пост анестезиолога, прежде чем мы начнем?
— Разумеется.
Снова появилась воинственная Бэнкс.
— Сиделка Бэнкс, — скомандовала сестра, — идите с доктором Робертсом на пост анестезиолога.
Доктор Робертс поморгал глазами, уставившись на Бэнкс, и пошел следом за ней.
Сэр Джон пересек операционную и подошел к маленькому белому эмалированному столику со всевозможными приспособлениями для подкожных и внутривенных вливаний. Там лежали три шприца, каждый в лотке со стерильным раствором. Два шприца были обычного размера, Хорошо знакомые непосвященным. Размер третьего шприца наводил на мысль о ветеринарии. Маленькие шприцы были рассчитаны на два кубика, а в большой могло войти раз в пятнадцать больше. Ампула, пузырек, маленькая мензурка и лоток тоже стояли на столе. На пузырьке была этикетка: «Раствор гиосцина 0,25 %. Пять минимов содержат 1/100 грана»[2]. Пометка на ампуле гласила: «Противостолбнячная сыворотка (концентрированная)». Еще один лоток был наполнен дистиллированной водой.
Филлипс вытащил из кармана маленький футляр для шприцев, откуда вынул крохотную трубочку с надписью «Гиосцин. 1/100 грана». Увидеть содержимое трубочки, полностью оклеенной этикеткой, было очень трудно. Он вытащил пробку, внимательно посмотрел внутрь, отложил трубочку и вытащил из футляра точно такую же. Пальцы хирурга двигались неуверенно, словно мысли его были заняты совершенно другим. Наконец он взял один из маленьких шприцев, наполнил его дистиллированной водой и выпустил содержимое в мензурку. Затем он бросил туда же таблетку гиосцина, размешал иглой шприца и, наконец, вытягивая плунжер, втянул раствор в шприц.
В операционную вошел Томс со словами:
— Нам пора мыться, сэр.
Он взглянул на стол.
— Ну и ну! — воскликнул Томс. — Две трубочки! Велика честь для него.
— Одна оказалась пустой. — Филлипс машинально взял ее и положил обратно в футляр.
Томс посмотрел на шприц.
— Вы что-то уж очень много воды используете, — заметил он.
— Так и есть, — сухо ответил Филлипс.
Взяв с собой шприц, он вышел из операционной на пост анестезиолога. Томс с беспечным видом, какой бывает у людей, намеренно игнорирующих то, что их одернули, остался в операционной, рассеянно глядя на столик. Через несколько минут он присоединился к остальным в предоперационной. Филлипс вернулся из анестезиологической.
Джейн Харден и сестра Мэриголд помогали хирургам превратиться в простерилизованных роботов. Через несколько минут предоперационная превратилась в суровую композицию белизны, стали и бурой резины. В абсолютной белизне есть нечто очень красивое, но и что-то отталкивающее. Это отрицание цвета, выражение холода, эмблема смерти. В белом гораздо меньше чувственного удовольствия, чем во всех остальных Цветах, больше намека на нечто жуткое. Хирург в его белом халате, когда живое тепло его рук скрыто скользкой холодной резиной, а цвет волос — белой шапочкой, больше похож на символ модернистской скульптуры, чем на живое существо. Для непосвященного он скорее жрец в священных одеяниях, ужасающая и завораживающая воображение фигура.