В мастерской пахнет клеем и табачным дымом какого-то особенно крепкого сорта.
- Ах, это опять вы, - кажется, что мсье Вида обращается к огромному коричневому ботинку, мастер продолжает рассматривать его оторванную подошву и только машет рукой сержанту, показывая на свободный низкий табурет.
- Да, я хотел у вас спросить...
- Спрашивайте, - сапожник орудует ножом в разинутой пасти ботинка.
- Инспектор, видимо, об этом уже говорил с вами, и все же, вы, должно быть, можете рассказать обо всех, кто заходил в дом с улицы и наоборот, я имею в виду вчерашний день.
- Да, этот ваш инспектор, он повыспрашивать большой мастер, видно сразу. Как у вас, у полицейских, принято, и этак вопрос задаст и так, а, глядишь, все об одном и толкует, ждет, чтоб я на его подковырки клюнул. Нет, не вышло у него, я ему знай одно твержу, мол, никто из посторонних наверх не поднимался, а мои клиенты, они все тут ждали, и ничего подозрительного я не заметил. Он тогда про ключи стал вопросы задавать, кто и как, говорит, мог в квартиру Гастона проникнуть. Ну, я ему как есть, так и сказал: кто угодно мог, ежели из своих, из тех, кто в доме проживает.
- И как же это возможно, мсье Вида?
- Да проще простого, вон там, за углом под лестницей ящик с ключами висит. Так уж давно заведено. На то и распоряжение из префектуры было, чтобы, дескать, если в доме сдаются квартиры в наем, то все ключи должны иметься в одном месте, на случай надобности представителям властей, вам, например, или, не дай бог, пожар, тогда пожарным может пригодиться.
- Да, это разумно.
- Конечно, разумно, - сапожник уже отложил нож в сторону и теперь недоверчиво заглядывает внутрь ботинка. - Я тоже, бывает, дверь захлопну, а ключа в кармане и нет, так мне всего три шага ступить надо, чтобы домой попасть.
- И все-таки, мсье Вида, вы мне сможете рассказать о вчерашнем дне, кто из жильцов и когда входил в дом и выходил на улицу?
- Это, выходит, вы меня вроде как за консьержа принимаете?
- Но вы же, действительно, имеете возможность за всеми наблюдать. Расскажите, если вам не трудно.
- Да нет, не трудно. Гастон раньше десяти из дома никогда не выходит, и вчера он только в одиннадцатом часу куда-то отправился. Вернулся после восьми, и все, больше я его живым не видел.
- А остальные?
- Остальные? Ну, кто как. Мадам Обри выходила из дома после обеда на пару часов, за покупками, видать. Старуха Шульц - часов в одиннадцать, вернулась в шесть, эта в своем кабинете в доме напротив таких же чокнутых, как она сама принимает. Элен, у нее обычно по понедельникам занятий в консерватории нет, отсыпается до обеда, а тут она рано утром ушла, наверно, девяти еще не было. Вернулась поздно, магазин, где она работает, вечером в восемь закрывается, на автобусе оттуда остановок десять, это еще минут сорок выходит. Мсье Обри, по нему часы проверять можно, он в девять уходит и ровно в четверть седьмого дома.
Тома слушает рассказ мсье Вида и наблюдает за тем, как сапожник ловко приклеивает на место подошву.
- А мадам Обри... я понимаю, она может рассказать о том, как бы сказать, о том, чего на самом деле не было, - начинает полицейский.
- И что же такое она вам языком намолола? Держу пари, она уже нашла убийцу.
- И не одного, вас, кстати, она тоже определила в подозреваемые, - смущенно улыбается Тома. - Если любопытно, то вы, вероятно, убили художника, потому что ревновали к нему мадемуазель Дерокле. Мадам Шульц убила его, потому что она сумасшедшая старуха и уже довела до самоубийства некую Мари, а потом и своего мужа сжила со свету. Ну, а Элен Дерокле убила мсье Маршанда за то, что он ее бросил в положении, и ей пришлось делать аборт, чего она ему не простила.
- Добавьте к этому, что сама Сесиль укокошила Гастона за то, что тот перестал к ней захаживать днем, пока ее супруг на службе, а ее муженек разделался с художником по прямо противоположному поводу, - ухмыляется сапожник, вытирая руки о ветхую тряпицу.
- Вы хотите сказать, что за всей этой болтовней решительно нет ни слова правды?
- Отчего же, мадам Обри действительно спала с художником, а Элен... Да, можно сказать, что Гастон ее добивался. Элен - славная девочка, и она так близко этого прощелыгу с третьего этажа к себе не подпустила бы. Однако, Сесиль - дура и к тому же никогда бы не решилась отравить своего бывшего любовника. Да ей половину квартала тогда следовало отравить. Эдуард Обри, этот скорее убьет кого-нибудь из своих учеников за неверное спряжение. Вы думаете, он не знает, какая шлюха его жена?
- А...
- А я? Я почти на тридцать лет старше Элен, хотя если бы случилось такое, о чем треплется эта дурища, да, наверное, не стерпел бы и набил морду Гастону. Только глупости это, не было у них ничего такого.
- Мадам Шульц, - Тома виновато улыбается, как бы говоря своему собеседнику, мол, я понимаю, все это глупости, тут и говорить не о чем, но порядок есть порядок. - Вы забыли о мадам Шульц.
- Мадлен, она, конечно, сумасшедшая, но и у сумасшедших должны иметься веские причины, чтобы убить человека. А что, и Сесиль такую причину не выдумала?
Нет, - Тома качает головой. - Я понимаю, женские фантазии, - полицейский позволяет себе неопределенный жест рукой. - А еще я хотел у вас спросить, что это за разговоры о привидениях. Ну, мадам Шульц я понимаю, ей положено рассуждать о потустороннем, а Сесиль, она ведь тоже мне толковала о призраках. Надо сказать, очень настойчиво пыталась меня убедить в их существовании.
- Кхе, - мсье Вида несколько смущается, тяжело вздыхает и поднимает глаза на полицейского. - Если я вам скажу, что в этом доме есть привидения, вы меня, наверно, тоже запишите в сумасшедшие?
- Так вы их видели?
- Да,- Тома ждет пояснений, а лучше, целой истории с догадками и подробностями, сапожник молчит. Наконец, еще раз вздохнув, мсье Вида отворачивается и принимается перебирать какой-то обувной хлам на полке. Из-за его спины сержанту слышится что-то вроде: - Вы ведь сегодня остаетесь на ночь, да? Вот и поговорим завтра.