Плотно закрыв за ней дверь, Джанин увидела, что Дженни смотрит на Хиллари с непередаваемым уважением.
— Как вы ее, — сказала Дженни. Хиллари села. — Я уже просто мечтала, чтобы она ушла, только не могла придумать, как от нее отделаться.
Хиллари кивнула:
— Тебе хотелось побыть в одиночестве. Да, это нужно. Когда с нами случается что-то неожиданное, чего раньше не бывало, это может выбить из седла. Чувствуешь себя после этого какой-то потерянной.
Дженни моргнула. Она не ожидала такого от человека в форме. По правде говоря, она думала, что полицейский будет мужчиной. Строгим, суховатым, и интересовать его будут только цифры, даты и минуты.
Она немного расслабилась.
— Что ты можешь сказать о Еве? — спросила Хиллари, намеренно выбрав наиболее размытую формулировку.
Дженни вытерла рукой щеку и громко шмыгнула носом.
— В смысле?
— Она тебе нравилась?
— Да. Конечно.
— Почему?
Дженни нервно поерзала на стуле.
— В смысле? — повторила она и покраснела. Эта женщина — как она назвалась? Инспектор Грин? — решит, что она совсем дура. Вот инспектор совсем не такая. Спокойная, собранная, совсем как мама. Дженни хотелось угодить ей, но в голове все плыло, и она чувствовала, что делает все не так.
— Чем тебе нравилась Ева? Добротой? Щедростью? Ты брала у нее вещи поносить? Или, например, она умела тебя насмешить?
— А, поняла. Нет, все не так совсем было. В смысле, что она была не такой уж доброй, — сказала Дженни. — Иногда вредничала, но так, знаете, по-французски. Насмешничала. Она была остроумная. Нарочно никому пакостей не делала, просто ей смешно было наблюдать за людьми. Как будто они специально для развлечения. Но если я просила у нее что-нибудь поносить, она всегда давала.
Хиллари кивнула.
— Она хорошо говорила по-английски?
— О да. По крайней мере, лучше, чем я по-французски, — с обезоруживающей честностью добавила Дженни. — Мне иногда казалось, что она специально начинает говорить с сильным акцентом, особенно при парнях, ну, понимаете? Она умела изобразить из себя маленькую беззащитную девочку, такая сиротка Энни за границей, и все в таком духе. Но это она только притворялась. Ей нравилось морочить голову мальчишкам. И у нее хорошо получалось, — добавила Дженни как нечто обыденное.
Хиллари не поняла, как к этому относилась сама Дженни. По-видимому, Дженни и сама не знала.
— Она была экстравертом? — спросила Хиллари.
— Да, стопроцентным. Ну вот такая вот она уродилась. Еще она была очень творческая натура, хотела быть дизайнером одежды. Говорила, что будет знаменитой, как Армани, или Гуччи, или кто там еще. У нее хорошо получалось! Она все время рисовала красивые платья, костюмы такие широкие для отдыха, рубашки, юбки, даже шарфы. Все рисовала. И сама, конечно, тоже умела одеваться, выглядела всегда просто потрясающе. Иногда она придумывала наряды специально для меня. Говорила, что, если я себе такое сошью, девчонки просто умрут от зависти. — Дженни вздохнула. — Знаете, я, наверное, и вправду сошью. Попрошу мамину портниху. Ой… вы же не заберете у меня ее рисунки, правда?
Хиллари заверила, что не заберет. Но, возможно, как-нибудь захочет на них взглянуть.
У Джанин дрогнули губы. Мамина портниха? Да уж, здешние девушки явно из другого мира.
— И ты не сомневаешься, что эта одежда будет как раз для тебя, — сказала — не спросила — Хиллари. Сама она в этом ничуть не сомневалась.
— Ну конечно, — сказала Дженни. — В таких вещах Еве можно было доверять.
Да — но в чем ей доверять было нельзя, подумала Хиллари. В делах сердечных — наверняка. И в денежных, скорее всего, тоже. И все же она понимала, почему эту болезненно худую некрасивую девочку так тянуло к Еве Жерэнт.
— Она часто ходила по вечеринкам? — продолжала расспросы Хиллари.
— Да. Очень часто. Как будто совсем не уставала. — Дженни погрустнела. — А я так не могу. Если ночью веселилась, то потом буду спать до вечера. А Ева вставала как ни в чем не бывало, и сразу по делам.
— А, наркотики, — как можно небрежнее заметила Хиллари. — По описанию похоже, — добавила она, тщательно изгнав из голоса всякий намек на осуждение или удивление.
— Вы что! — тут же возразила Дженни, заставив Хиллари примолкнуть и быстро взглянуть на девочку. Ни нотки фальши. Ничего, что указывало бы на стремление спасти доброе имя покойной подруги. В тоне Дженни Смит-Джонс звучало даже какое-то отвращение.
— Ева никогда не принимала наркотики! — жарко заговорила Дженни. — Она их терпеть не могла, и тех, кто на них подсаживается, — тоже. Она говорила, что это для людей слабых и глупых. Что они кормят дилеров, а сами убивают свое лицо и тело.