Охранника в приемной не было — вышел покурить на улицу. Пришлось послать за ним водителя. Пока сбегали, пока привели — прошло пятнадцать минут.
В одиннадцать сорок пять охранник достал из сейфа карабин и отнес его в кабинет шефу. В двенадцать сорок пять в приемную позвонила жена Ларенко, спросила, где муж, почему он трубку не берет — ни у себя в кабинете, ни мобильник.
Секретарша позвонила шефу по внутреннему — тот не ответил. Секретарша попросила охранника, чтобы тот заглянул в кабинет. Вначале охранник отказался, бывало, что Ларенко мог задремать на диване, и тогда свободно можно было нарваться на выволочку.
— Он после обеда ложится, если ложится, — резонно напомнила секретарша. — И Анна Ивановна требует, чтобы муж с ней связался. Хочешь с ней поссориться?
— Да нет, — сказал охранник, — Что я — чокнутый, что ли, с хозяйкой ссориться?
Охранник встал с кресла, подошел к двери, постучал.
— Так он же не услышит, — сказала секретарша. — Заходи, во внутреннюю постучи.
Охранник вошел в тамбур, первая дверь осталась открытой. Постучал во внутреннюю. Прислушался. Еще раз постучал. Потом нажал на ручку, открыл дверь и заглянул вовнутрь. Окликнул шефа. Еще раз окликнул. Вошел в кабинет, за собой не закрывая. Вернулся из кабинета, сел на стул возле секретарского стола, налил воды из графина, залпом выпил. И уж только потом сказал, что шеф, кажется, того… Кажется, мертвый шеф.
Ларенко лежал на полу за своим столом.
Выстрелом его толкнуло назад, потом тело завалилось на бок и упало. От двери ничего видно не было — только пустое кресло. Дырка от пули, прошедшей навылет, на черном фоне была незаметна. И кровь в глаза особо не бросалась.
Началась суета, позвонили жене, позвонили в милицию, позвонили в прокуратуру. Прокурор сгоряча ляпнул перед камерами о самоубийстве, а потом приехал брат покойного, пообщался со всеми и объяснил, что, какое тут, на фиг, самоубийство?
— Брат у покойного — человек толковый. Мент. Опер. Капитан, через спецназ прошел, потом на оперативную работу… Но в одном городе с братом работать не стал. Неспортивно, сказал, карьеру так делать. Неинтересно. Вот он вечером вчера приехал, всех потыкал мордами в факты, сходил даже к Папе — был удостоен аудиенции.
— И прям все так и согласились? — недоверчиво переспросил Алик. — Вот все согласились с капитаном? И генерал согласился?
— А почему нет? Станет человек, замысливший самоубийство, проводить совещание? Планы строить, назначать ответственных? — Гринчук залпом допил кофе. — Или все было нормально, а потом вдруг — бац — и решил пустить себе пулю в сердце? В одну секунду все решил? Не бывает. Тут столько дыр, что лучше и не браться…
— Ну да, еще и виновного искать, — подсказал Алик. — Того, что довел до самоубийства…
— Виновного искать… — подтвердил Гринчук. — Зачем, если и так все понятно? Он взял карабин, стал чистить, случайно повернул оружие дулом к себе и нажал на спуск…
— Почистил хоть?
— Не успел. Эксперты, как глянули на пушку, так и сказали — не успел. Пыль, песок… Они накануне стреляли, патрон, видимо, в магазине остался. Вот Ларен-ко случайно и нажал на спуск… — Гринчук покачал чашку в руке, опрокинул ее над блюдцем, посмотрел на кофейную гущу, словно гадал.
— И что там? — поинтересовался Алик.
— Дальняя дорога, казенные хлопоты… — сказал Гринчук, — Ладно, мне, пожалуй, пора…
— Значит — несчастный случай?
— Брат сказал на пресс-конференции, что Ларенко вообще был небрежен с оружием. Вот и нарвался… — Гринчук встал из-за стола.
— Подожди, как это — небрежен и нарвался? — Алик резко отодвинул от себя чашку, ложка упала на пол и зазвенела, — Что за чушь?
— В смысле?
Алик вспомнил, как Иваныч час назад объяснял о направлении ствола карабина при выстреле.
— Карабин… Это же здоровенная дура. Семьдесят сантиметров от дула до спускового крючка. Даже больше.
— И что? — Гринчук сел на стул. — Что из этого?
— Подожди, ему принесли карабин, он стал чистить… «Сайга», насколько я понимаю, это тот же «Калашников»? Так?
— Так, — коротко кивнул Гринчук, не сводя взгляда с лица Алика.
— Я же еще с армии помню, как автомат чистится. Берешь оружие, отсоединяешь магазин, потом передергиваешь затвор, нажимаешь на спуск. Снимаешь крышку ствольной коробки, вынимаешь пружину и все — выстрела уже не будет ни при каком раскладе…
— Значит, перед этим выстрелил, — спокойно сказал Гринчук. — Или не мог?
Алик задумался.
Попытался представить себе, как сам стал бы чистить карабин.
Ладно, забыли патрон в магазине или даже в патроннике. Стреляли, потом магазин отсоединили, а патрон уже был в патроннике и только ждал своего часа. Может быть такое? Может. Вполне может.
Значит, я беру карабин, собираюсь его почистить. Снимаю с предохранителя, иначе разбирать будет сложно… К тому же, если не сниму, то не выстрелит карабин. И еще. Не была «сайга» разобрана, Алик своими глазами видел карабин, лежащий на столе. Телевизионщики все показали.
Значит, выстрел мог прозвучать с момента снятия оружия с предохранителя до того, как его стали разбирать.
Как-то так…
Беру карабин, снимаю с предохранителя… Карабин в руке, в правой руке, прикладом ко мне, стволом либо в потолок, либо в противоположную стену. Так? Так. И с каких это хренов я его крутить в руках буду? Снял с предохранителя, нажал на спуск. Если был патрон в патроннике — пуля ушла бы в потолок или стену. Все, инцидент исчерпан, охранник огребает по полной за то, что не следит за оружием. Даже если виноват шеф, огребает охранник — так все устроено в жизни, и это даже где-то правильно.
Значит, патрон забытый в патроннике, — не вариант. Но ведь как-то все произошло.
Алик глянул на Гринчука, тот сидел напротив, скрестив руки на груди, и ждал продолжения.
Ладно. Не один патрон. Алик не помнил, был ли пристегнут к карабину магазин, но предположим, что был. И в магазине остались патроны.
Во время срочной службы случилась с приятелем Алика история: разряжая в карауле автомат, он не снял магазин, передернул затвор и нажал на спуск. Выстрел, разводящий матерится, потому что это «залет», перепуганный караульный отсоединяет магазин и механически нажимает на спуск. И снова выстрел, потому что патрон после предыдущего выстрела подается в патронник автоматически.
Так могло получиться и у Ларенко.
Магазин он отсоединил, глянул в него — пустой. И нажал на спуск. Так? Не так? Не просто нажал на спуск, а повернул карабин дулом к себе и нажал на спуск, а это уже полная чушь, такой финт случайно не получается. Невозможно придумать нечто такое, чтобы карабин оказался повернутым во время чистки дулом к сердцу. Во всяком случае, Алик такого придумать не мог.
— Не вижу озарения на твоем лице, — сказал Грин-чук, — Вот работу мысли вижу, а озарения — нет.
— Не мог он себе случайно выстрелить в сердце, — пробормотал Алик. — Не получается…
— Да-а?! Офигеть! — Гринчук улыбнулся. — Но ты же со мной только что согласился — не мог застрелиться Ларенко. Даже если и бьш у него повод, то не мог он так себя вести перед самоубийством. Ты согласился со мной?
— Согласился. Я еще со вчерашнего вечера об этом думаю…
— Зачем? — быстро спросил Гринчук.
— Что — зачем?
— Думаешь зачем?
— Не знаю… Сам пытался понять.
— Может, просто перестань думать? Ты ему не родственник, не конкурент… Или полагаешь, что в твою газету могут взять статью про то, что не мог Ларенко ни покончить с собой, ни застрелиться случайно? — Гринчук говорил серьезно. Очень серьезно.
— Как тебе объяснить… Вот ты по лесу идешь и видишь, что на дереве что-то висит. Что-то, например, красное. Ничего такого тут быть не может — нарушает это яркое пятно общий реализм и достоверность. Ты полезешь глянуть, что там такое? Честно — полезешь?